Воспоминания. Книга об отце

БАЛАБАНОВА (Balabanov, Angelica, 1876–1965) — русско — итальянская социал — демократка (родилась в Милане). В 1897 уехала из России. За границей примкнула к Союзу русских социал — демократов. После II съезда РСДРП — меньшевичка. Играла значительную роль в Итальянской социалистической партии: входила в редакцию ее центрального органа Avanti,являлась членом ЦК, представителем ИСП в Международном социалистическом бюро. В 1917 вернулась в Россию, вступила в партию большевиков, стала членом Коминтерна. В 1924 исключена из ВКП(б) в связи с тем, что заняла меньшевистскую позицию. Жила в США. Вернулась в Италию после падения фашизма. Автор кн. Lenin visto da vicino(1959).

БАЛТРУШАЙТИС, Юргис (Георгий) Казимирович (1873–1944) — литовский и русский поэт, переводчик и критик, активно участвовал в символистском движении. С сентября 1920 начал дипломатическую карьеру: был дипломатическим представителем, затем чрезвычайным посланником и полномочным министром Литвы в СССР. В 1939 ушел на пенсию и уехал в Париж, где был назначен советником Литовского посольства. Ему и его жене Марии Ивановне (1878–1948) посвящено стихотворение В. И. «Петровское на Оке» (III, 528–529). Ему же посвящено стихотворение «Певец в лабиринте» (Свет вечерний;III, 497–499). Балтрушайтис посвятил В. И. цикл из четырех стихотворений «Вячеславу Иванову в Красной Поляне» (1918; Лилия и серп

, Париж, 1948, с. 201–202). Поэзии Балтрушайтиса посвящена статья В. И. «Юргис Балтрушайтис как лирический поэт» в кн. Русская литература XX века. 1890–1910,под ред. проф. С. А. Венгерова, т. II, М., «Мир», 1915, с. 301–311. См. также III, 834–837. Его сын — Юргис (1903–1988), историк искусства.

БАЛЬМОНТ, Константин Дмитриевич (1867–1942) — поэт — символист, переводчик, критик. Ему посвящены стихи В. И. (см., напр., II, 352) и несколько статей (см., напр. «О лиризме Бальмонта», «Аполлон», № 3–4, 1912; «К. Д. Бальмонт», газ. «Речь», № 69, 11 марта 1912). O. A. Шор охарактеризовала отношения В. И. с ним как «сердечно — приятельские, они не имели ни вспышек, ни разрывов» (I, 73). См. также II, 740–741.

«16 января. Я процитировал стихи Бальмонта:

Мой зверь не лев, излюбленный толпою,

Мне кажется, что он лишь крупный пес.

Вячеслав Иванович взъярился: — Какая пошлость! Ведь сходство собаки со львом только внешнее и случайное, и сказать так, как сказал Бальмонт, значит сказать рифмованную пошлость. Бальмонт, впрочем, пошлости часто говорит. Он, конечно, поэт подлинный, первоклассный, но, к сожалению, слишком много (скажем скромно — 70 %) писал ненужного: перепевы самого себя, повторения, случайное, внешнее, а иногда и пошлое. Но вообще-то он поэт не пошлый. Вот у Пушкина нет ничего пошлого, и я, любя Пушкина и ненавидя пошлость, не могу не сердиться на Бальмонта в данном случае.

— Да, — возразил я, — но ведь тот же Бальмонт говорит: ”Нравятся отдельностью все созданья мне“.

— Когда Бальмонт говорит, что ему нравится каждое отдельное созданье, он прав, ибо он здесь — утверждающий, говорящий некое ”да“ миру, а на всякое ”да“ человек имеет право; другое дело — сравнение льва с собакой: здесь, несмотря на внешне — утвердительную форму, сближение отрицательное, и отрицание это незаконно. Все же, повторяю, Бальмонт — большой поэт, талант /…/» («Беседы», с. 304).

«20 января. /…/ — Я как бы вижу все вещи в славе. И, по — моему, поэт и есть тот, кто славословит.

— Не в этом ли, однако, начало вашего ложноклассицизма?

— Почему же ложного? Истинного, истинного. Вспомните, уже Гомер воспевал ”славы мужей“. Это и есть задача подлинного классика. Воспевавшие же Фелицу и тому подобное были ложноклассиками именно потому, что не понимали действительной славы, то есть онтологической сущности вещей. Мне однажды сказали, что я последний поэт, и часто это кажется мне правдой. Озираясь на своих современников, я не вижу никого, кто мог бы славить. Только я да, пожалуй, еще Бальмонт, славословим.

— Правда, — сказал я, — мне вспомнились стихи Бальмонта:

О слава солнцу пламенному в вышних,

О слава небу, звездам и луне,

Но для меня нет в мире больше лишних:

С высот зову и тех, кто там, на дне.

— О, как это не по — русски! — поморщился В. И. — Как часто Бальмонт славит безвкусно, но славит он неустанно и беспрерывно. И за это я его люблю. И в этом наше сходство. Он мне говорил много раз, что у нас есть нечто общее, но он не знает, что это такое. А вот и есть то, что мы оба славословы. И, повторяю, я боюсь, что после меня уже не будет Поэта, и не потому, что больше нечего в мире славить или больше не будет талантов, а потому, что для прославления нужна одна такая точка в человеке, которой я уже больше ни в ком не вижу» («Беседы», с. 307).