Воспоминания. Книга об отце

Мы оба с отцом любили Бетховена и Шуберта, любили классиков, а к новой музыке относились недружелюбно, как относятся к подозрительным иноземцам. Скрябин это почувствовал и, т. к. очень полюбил Вячеслава, захотел непременно его ввести в свой мир. Один раз вечером он к нам пришел, сел за наш старый рояль и долго нам играл отрывки из своей поэмы «Прометей», повторял их, объяснял. Мы были только втроем: Скрябин, Вячеслав и я. Когда Скрябин ушел, Вячеслав обратился ко мне и говорит:

— Ну, что же?

Я сознаюсь:

— Хорошо.

— Не правда ли?

Мы оба были смущены, а у Вячеслава было такое выражение лица, как будто ему дали отведать от запретного плода познания добра и зла.

Мы со Скрябиным часто видались и подружились также с его женой, Татьяной Федоровной Шлецер. Они жили где-то у Арбата.

У них было трое маленьких детей: две девочки, Ариадна и Марина, и гениальный мальчик Юлиан, который впоследствии утонул ^[43].

На первый взгляд Скрябин со своими закрученными усами и аккуратной бородкой мог показаться элегантным, поверхностным и банальным посетителем светских салонов. Но когда он начинал говорить о своих идеях и замыслах, его глаза зажигались, он весь светился и казался легким — легким, точно возьмет, да и взлетит (что, кстати, соответствует характеру его музыки).

Вячеслав очень тесно сблизился со Скрябиным, который сообщал ему все свои замыслы, или, вернее, посвящал его в один свой великий замысел. Он считал, что его миссия — написать музыку для «Мистерии»: окончательной мистерии. Она будет исполнена всего лишь один раз, и после этого окончится Эон, в котором мы живем — этот мир кончится. Скрябин подготовлялся к этой миссии. Пока что нужно было написать «предварительное действие», которое он уже конкретно начинал осуществлять.

Он так верил во все это, что мы за него сильно опасались: что будет, когда он напишет эту музыку и дело дойдет до ее исполнения. Казалось, что Судьба решила за него и как бы пресекла его дерзновение. Было что-то жуткое в его совсем неожиданной смерти, после немногих дней болезни, от случайного заражения крови. Он умер весною 1915 года. Ясное солнечное утро. Торжественная церковная похоронная процессия медленно двигалась, сопровождаемая толпой народа, от его дома до кладбища Новодевичьего монастыря.

Развертывалась дружбы нашей завязьИз семени, давно живого в недрах,Когда рукой Садовника внезапноБыл сорван нежный цвет и пересажен(Так сердцем сокрушенным уповаю)На лучшую иного мира пажить:Двухлетний срок нам был судьбою дан.Я заходил к нему — «на огонек»;Он посещал мой дом. Ждала поэта

За новый гимн высокая награда, —И помнит мой семейственный клавирЕго перстов волшебные касанья.Он за руку вводил по ступеням,Как неофита жрец, меня в свой мир,Разоблачая вечные святыниТворимых им, животворящих слав.Настойчиво, смиренно, терпеливоВоспитывал пришельца посвятительВ уставе тайно действенных гармоний,

В согласьи стройном новозданных сфер.А после, в долгой за полночь беседеВ своей рабочей храмине, под пальмой,У верного стола, с китайцем кроткимИз мрамора восточного, — где новыйСвершался брак поэзии с музыкой, —О таинствах вещал он с дерзновеньем,Как въяве видящий, что я провиделИздавна, как сквозь тусклое стекло.И, что мы оба видели, казалось

Свидетельством твоим утверждено;И, в чем мы прекословили друг другу,О том при встрече, верю, согласимся.Но мнилось, — все меж нас — едва началоТого, что вскоре станет совершенством.Иначе Бог судил, — и не свершилосьМной чаемое чудо — в час, когдаПоследняя его умолкла ласкаИ он забылся; я ж поцеловалСвященную хладеющую руку —И вышел в ночь… ^[44]