Воспоминания минувших дней

— Я никогда не лгал тебе. Просто не мог. Ты же был частью меня. Ты всегда отличался от своего брата, который во всем походил на меня. Однако, ты — это ты. И в тебе — правда обо мне.

— Неправда. Ты лжешь даже из могилы.

— Что в могиле? Тело, пустая оболочка. Настоящий я здесь, внутри тебя.

— Но я не чувствую тебя, отец. Я никогда тебя не чувствовал и не чувствую сейчас.

— Со временем почувствуешь.

— Никогда.

— Джонатан, сынок!

— Уходи, старик. Ты умер.

Первое, что бросилось мне в глаза, было большое скопление машин перед нашим домом. Несколько человек стояли в тени деревьев. Репортеры. Я надеялся отделаться от них, но Большой Дэн был интересен им даже мертвый.

Свернув на улицу, проходившую за домом, я пошел по дороге, ведущей к Форбсам. Наша задняя дверь находилась как раз напротив изгороди, разделявшей два дома.

Я аккуратно перешагнул через грядку, зная, с какой любовью миссис Форбс относилась к своим цветам. Но закинув ногу на изгородь, я услышал, что меня зовет Энн. Она сидела на балконе со стаканом вина в руке.

— Я думала, ты на похоронах.

— Я был на службе и решил не ехать на кладбище. Хватит с меня и церкви. Здесь я потому, что возле дома дежурят репортеры, а у меня нет желания говорить с ними.

— Понимаю, — сказала она. — Сегодня утром они и сюда заходили. Спрашивали, был ли твой отец хорошим соседом.

— Ну, и что ты сказала?

— А я с ними не разговаривала. Родители разговаривали. — Она хихикнула. — Сказали, что он был великим человеком. Ты знаешь, как это обычно делается.

Я невольно улыбнулся. Форбсы и мой отец не питали друг к другу особой любви. С тех пор, как отец поселился в этом доме, они вели против него непрерывную войну. Им не хотелось, чтобы рабочий лидер, да еще, вероятно, и коммунист, портил чистый вестчестерский пейзаж.

— Где твои предки? — спросил я.

— На похоронах, где же им еще быть? — снова хихикнула она.

Я рассмеялся. Весь мир казался мне одной сплошной смесью дерьма и лжи.

— Хочешь стаканчик вина? — спросила она.

— Нет, но, если у тебя есть пиво, я выпью баночку.

— Есть, — она ушла на кухню и через минуту вернулась с холодной банкой «Миллера».

Я быстро поднес руку ко рту. Только почувствовав, как ледяная жидкость разливается по горлу, я понял, как хотел пить. Выпив залпом полбанки, я решил передохнуть и прислонился спиной к веранде.

— Какой-то ты взвинченный.

— Не очень, — ответил я.

— Нет, очень. — Она посмотрела на банку. — У тебя руки трясутся.

— Я плохо спал этой ночью.

— Хочешь успокоительное?

— Что я, токсикоман?

— У меня есть одна чертовски хорошая вещь, — сказала Энн. — Могу сделать тебе сигарету с марихуаной.

— Нет, спасибо. Что-то я не в настроении.

— Ты не будешь тогда возражать, если я закурю?

— Пожалуйста.

Энн ловко скрутила сигарету, аккуратно заделала ее с обеих сторон, зажгла и сделала глубокую затяжку. Потом отхлебнула вина и снова глубоко затянулась. Ее глаза заблестели. Чтобы поддаться действию дурмана, ей нужно было совсем немного, она почти всегда пребывала в несколько отрешенном состоянии.

— Я все время думаю о твоем отце, — сказала она.

— И что?

— Всю вторую половину дня я была в сильном возбуждении, думая о нем. В его смерти есть что-то волнующее.

— Не знаю. — Я сделал еще один глоток пива.

— Это правда. Я где-то читала, что в последнюю войну люди сильно возбуждались во время бомбежек. Мне кажется, это как-то связано с проблемой бессмертия.

— Ну уж, — возразил я. — Может, они просто стремились к наслаждениям и были рады любому случаю нарушить общепринятые правила.

— Дело не только в этом. Проснувшись сегодня утром, я поймала себя на мысли, что мне его жалко. От него не родится больше ни один ребенок. Потом подумала: как хорошо было бы заняться с ним любовью и забеременеть. В итоге я настолько возбудилась, что мне пришлось три раза переодеваться.

— Да, это действительно возбуждает, — засмеялся я.

— Ты ничего не понимаешь! — Энн посмотрела на меня с возмущением.

— Отцу было семьдесят четыре года, а тебе девятнадцать.

— Возраст не имеет значения, три года назад тебе было всего четырнадцать, но это нас не остановило.

— Это совсем другое.

— Я была и с мужчинами старше себя, потому могу сказать: никакой разницы нет. Все зависит от того, что ты при этом чувствуешь. — Она затянулась и сделала глоток вина. — В любом случае, сейчас он мертв, и мне осталось только пожалеть об упущенных возможностях.

Я допил пиво и скомкал банку в руках.

— Спасибо.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила она. — Я имею в виду, летом.

— Я хотел немного поездить по стране до осени, пока не откроют школу, а сейчас не знаю.

— Тебе скоро будет восемнадцать.