Воспоминания о блокаде

Наталья Михайловна Шарая (1896–1989) была дочерью управляющего гербовым казначейством министерства финансов М. Н. Шарого. Владела французским, немецким и английским. В 1917–1918 гг., находясь в Дании по линии Датского Общества Красного Креста, более года работала медсестрой в лагере интернированных военнопленных (в архивной справке место лагеря обозначено как «Хельсинор»).

В 1920-х и 30-х годах работала в Ленинградских музеях, сопровождая коллекцию, которая стала впоследствии основой Русского отдела в Эрмитаже. В ведении Н. М. Шарой были ткани с украшением из золота и серебра.

С июля 1937 по июль 1939, как дочь крупного чиновника царского времени (хотя он умер в 1914 году), выслана в Красноярский край и была чернорабочей на лесозаготовках. В 1939 восстановлена в качестве научного сотрудника Музея этнографии. С апреля 1941 – в Эрмитаже.

В 1956-м в Эрмитаже отмечали 60-летие Натальи Михайловны. Судя по сохранившимся фотографиям – это многолюдный праздник – как официально разрешенный, так и отмеченный явной теплотой: музыкальный, костюмированный, В. М. Глинка и А. В. Помарнацкий для чтения поздравительных адресов облачились в камергерские мундиры. Наталью Михайловну не только уважали в Отделе, все ее знавшие очень ее любили. Она всегда была приветлива, всегда с улыбкой, всегда в хорошем настроении, никогда ни при каких обстоятельствах не нагружала никого своими проблемами… Впрочем, тут же готов оговориться – одна небольшая проблема все же существовала. Еще в молодости Н. М. слегка повредила веко, внешне это было незаметным, но одна из ресниц, подрастая, раздражала время от времени глаз. Выдернуть эту ресничку специальным пинцетиком доверялось только Владиславу Михайловичу, который при всей своей близорукости славился в музее феноменальной способностью разглядеть самое мельчайшее.

В 1950-х тетя Наташа жила в том же доме, что и мы, на Дворцовой набережной, 32, только по другой лестнице. По стилю отношений с нашей семьей она была кем-то между близким другом и родственницей. Начиная с сороковых годов она постоянно фигурирует на групповых снимках – как на служебных, связанных с Эрмитажем, так и на наших семейных.

По анкете отдела кадров (хранится в архиве Эрмитажа) семейное положение Н. М. Шарой обозначено жестоким словом – одинокая. Оно, конечно, так и было. И хотя с тетей Наташей вместе жила ее сестра (тоже одинокая), это жестокое слово, витавшее в нашей стране над огромным числом женщин, так жесточайшим и остается. Почему эта нежная, заботливая, несомненно привлекательная, замечательно образованная, безукоризненно воспитанная женщина была одинокой? Кто может это объяснить? Время, на которое пришлась ее молодость, тасовало людей, разлучало, раскидывало по миру… Погибали целые пласты людей – без различия возраста и пола, но, конечно, в особенности мужчины. Какой вопрос можно задать теперь прошлому – тому водовороту, в котором, начиная с 1914 года, перемалывались человеческие жизни и судьбы? Что можно спросить с того времени, когда какой-нибудь старший лейтенант НКВД не только мог, но (если хотел остаться следователем) должен был отправить женщину с нежными пальцами, так заботливо в молодости перевязывавшую раненых, а теперь заведовавшую в музее хранением уникальных тканей, чернорабочей на лесоповал…