Воспоминания о Корнее Чуковском

- А вот, - сказал я хитро, - что вы скажете об этом? "Суриков, как-то угнувшись, таинственно фыркнул, скосил глаза..."

- Что-то знакомое...

- "Распрей и никакого антиподства между нами не было".

- Это откуда?

- Из писем Репина... Чуковскому...

- Ну, это, знаете, запрещенный прием.

* * *

Еще раз мне довелось встретить Корнея Ивановича в доме Семена Осиповича Грузенберга (на Староневском проспекте), у которого устраивались в 1920-е годы литературные "пятницы". В тот день его гостями были академик В. М. Бехтерев (с которым Грузенберг работал в Психоневрологическом институте), писатели И. Н. Потапенко, И. И. Ясинский, драматург Ф. Н. Фальковский, поэтесса Изабелла Гриневская, художница А. П. Остроумова-Лебедева. Грузенберг читал свои воспоминания о Репине, написанные по моей просьбе для сборника "Репин в воспоминаниях современников" 1. Этим и объясняется мое присутствие на "пятнице". Главной темой вечера явился не программированный рассказ Фальковского, недавно вернувшегося из Финляндии, - о последних днях жизни Леонида Андреева. Андрееву также посвятил свое выступление Чуковский. Тут я впервые увидел, каким удивительным рассказчиком он был и каким удивительным магнитным нолем обаяния он обладал. Говоривший после него Владимир Михайлович Бехтерев интересно сопоставлял психические аномалии в творчестве Андреева и в его жизни. Теперь мне кажется невероятным, что я знал Потапенко и Ясинского, писателей другой, далекой эпохи. Игнатий Николаевич Потапенко - популярный прозаик последней четверти XIX века, друживший с Чеховым, увлекавшийся Ликой Мизиновой, не был, казалось мне, еще очень старым, хотя было ему уже за семьдесят лет. Он вспоминается мне высоким, - может быть, потому, что носил островерхую каракулевую шапку, держался прямо, смотрел как-то свысока. Когда курил, как-то очень важно держал папиросу между растопыренными пальцами. Мне казался он малообщительным и заносчивым. Я несколько раз потом встречал его во Всероскомдраме, куда нужда заставляла его обращаться за помощью. Нас, молодых литераторов, он держал "на дистанции". Запомнил, как, сидя на диване в ожидании кассира, на мой вопрос, что думает он о нашей литературе, он сказал:

1 Сборник издан не был. Позднее некоторые его материалы, в том числе и воспоминания С. Грузенберга, вошли в сборник "Новое о Репине". Л., 1966.

- О чем говорить, литература умерла.

- Это Потапенко давно умер, но он об этом еще не знает, - сказал Корней Иванович, когда я рассказал ему о беседе с Потапенко.

Иероним Иеронимович Ясинский, когда-то известный писатель, журналист, критик, редактор ряда весьма невысокого качества журналов ("Беседа", "Новое слово" и др.), не в пример Потапенко, очень стремился к контактам с молодежью. Он бурно "перестраивался". Грузный, обросший седыми волосами, которые делали его похожим на типичного "литератора", он любил медленно прохаживаться по Невскому, не столько глядя на других, сколько показывая себя. Жил он в небольшой комнатке на мансарде Дома книги. Возвращаясь от Грузенберга, я и Корней Иванович проводили его домой. По дороге Ясинский говорил нам какие-то ультра-ортодоксальные политические истины. Когда мы распрощались с ним, Корней Иванович сказал:

- Я еле удержался от хохота. Нужно знать, кем был Иероним Иеронимович до революции...

Корней Иванович всегда охотно знакомил меня с Людьми чем-нибудь интересными, как бы угощая меня ими. Так, он познакомил меня с поэтами-сатириконцами Николаем Агнивцевым и Василием Князевым, Андреем Лесковым, сыном писателя и его биографом, племянницей В. В. Стасова Варварой Дмитриевной Комаровой (писавшей под псевдонимом В. Каренин), известным журналистом Николаем Шебуевым. А однажды представил меня старику, очень прозаично выглядевшему, несшему в заплечном мешке картошку. Это был поэт Аполлон Коринфский.

- Вас еще не было на свете, а Аполлон Аполлонович уже был на поэтическом Олимпе... - сказал мне Корней Иванович.

- Я давно уже опустился на землю, по которой еле хожу... Но скоро вознесусь опять и очень высоко, - грустно сказал старый поэт.

- Живите, живите и не думайте об этом. Вы поэт божьей милостью... Вы так много сделали и еще сможете сделать для русской поэзии...

Чуковский щедро завысил заслуги Коринфского перед отечественной литературой, и когда мы попрощались с ним, Корней Иванович "отредактировал" сказанное.

- Я хотел сказать - поэт божьей милостыни... Признаюсь, покривил душой, но уж очень хотелось поддержать старого литератора. А Коринфский действительно был еще в девяностых годах, наряду с Фофановым, очень популярным поэтом, но, конечно, дарование его небольшого калибра. Этот Аполлон был служителем "чистого", "возвышенного" искусства, и теперь ему после заоблачных высот живется трудно... Хотя начинал он как поэт-демократ...