Воспоминания о Николае Глазкове

Украина, прекрасная, здравствуй!Я агинский бурятский поэт,О легендах твоих и богатствахМного слышал со школьных лет.Города твои помню и веси,Хороши они без прикрас,И стихами Тараса и ЛесиЯ зачитывался не раз.Вспоминаю седые былины,

Соловьиные вечера…А сегодня, твой гость, Украина,Выхожу я на берег Днепра.Вспоминаю былую войну я.Здесь с сынами страны заодноПоказал свою мощь боевуюЗемляк мой Базар Ринчино!Говорили на кручах днепровскихПро его удалые дела —И не зря, Украина, по-свойски

Ты Назаром его назвала.Помянем его дважды и трижды.Наш герой и твоим стал теперь.— Здоровеньки булы! — говоришь ты.— Сайн байну, — отвечаю тебе.Принимай, Украина червонна,Край великих и славных побед,От Аги голубой и ОнонаМой горячий бурятский привет!

Поездка увенчалась успехом. На месте гибели героя в селе Бильковцы открыт обелиск. И повесть о Базаре Ринчино написана. К сорокалетию Победы вместе с родными Ринчино я снова побывал в Киеве, Житомире, Коростышеве и Бильковцах. Память о бурятском герое свято чтут на Украине. А украинские школьники читают переведенные Николаем Ивановичем стихи «Привет тебе, Украина!».

Николай Иванович очень хотел побывать в Забайкалье, у нас в Агинском Бурятском автономном округе. Не удалось. И теперь уже не удастся.

Остались его самобытные книги. Остались переводы. И никогда не умрет в моем сердце наша дружба, скрепленная творчеством.

Михаил Мусиенко

Уроки поэта-переводчика

Судьба меня свела с Николаем Глазковым в начале 60-х годов. Он переводил для издательства «Детская литература», где я в то время работал редактором, детские стихи якутского поэта Баала Хабырыыса.

Я уже не помню, с кем был первый разговор Глазкова о возможности издания детской стихотворной книги Баала Хабырыыса: со мной или с Каримовой, заведовавшей редакцией литературы народов СССР. Запомнилось только, что Николай Иванович как-то очень быстро стал своим человеком в нашей редакции, заглядывал к нам часто, казалось, без видимой причины. Появлялся неожиданно. Войдет, наклонив голову, протянет руку. Крепкое рукопожатие и одновременно — кивок головой. И улыбка какая-то очень характерная: застенчиво-открытая, скуповатая и одновременно щедрая, очень располагающая, глазковская.

Редакция, особенно наша, где в одной небольшой комнате сидело шесть редакторов вместе с заведующей, меньше всего подходила для приема авторов и переводчиков. Обычно редактор, как только его посетитель показывался на пороге, вставал из-за стола и тут же выходил с ним в коридор, чтобы не мешать остальным. Поэтому так понятно было наше общее веселье, когда Анна Караваева однажды позвонила в редакцию и спросила: «Это кабинет редактора товарища Мусиенко?»

В таком же тесном коридоре стоял в одиночестве старый, скрипучий диван с белым несвежим чехлом. Свободен он был далеко не всегда. Если удавалось захватить на диване местечко, беседовали сидя. Но чаще приходилось общаться стоя. А рядом бубнит редактор из другого отдела, что-то настойчиво объясняя автору, чуть подальше — художники заполонили угол, тоже работают. Резиновый у нас был коридор, всех вмещал.

С Глазковым никто не «уединялся» в коридоре, он приходил сразу ко всем, просто так, из желания пообщаться с редакторами, которые были ему, очевидно, чем-то приятны. Он охотно говорил женщинам комплименты, выдавал веселые экспромты или читал стихи, конечно же улыбчивые, иронические. Чаще всего — о каком-нибудь собрате по перу. Это были не эпиграммы, а нечто более значительное, по-своему очень любопытное, в них объект средствами иронии, добродушной подначки как бы превозносился поэтом, а не принижался. Обидеться на такие стихи мог только человек, начисто лишенный юмора.

И кто не принял бы и на свой счет эти строки:

Я замечаю не впервые:У каждого из нас, который дюж,Нет первых, но имеются вторые —Свои вторые части «Мертвых душ».Живет писатель где-то на ПамиреИль облюбует подмосковный Клин,Ему нужна квартира, а в квартиреБыть должен, как у Гоголя, камин! —

тот навечно пал бы в глазах тех, кто чувствует юмор и уважает истину.