Воспоминания об Илье Эренбурге

Готовилась статья в номер от 23 января 1943 года, когда советские войска еще доколачивали окруженную армию Паулюса. Конечно, Сталинградское сражение было величайшей нашей победой. Такой оно и вошло в наши учебники. Но прежде, чем наступил коренной перелом, надо было еще выиграть не одну битву с врагом, надо было, как потом оказалось, разгромить группы немецких армий «А», "Б", «Дон», нанести поражение вражеским группировкам «Север» и «Центр», надо было, наконец, пройти через Курскую битву.

Мы долго обсуждали с писателем его статью, судили-рядили, спорили, но пришли к общему согласию. Вместо "коренного перелома" написали: "Сталинград — важнейший этап войны". Так и назвали статью. Я бы не сказал, что заголовок выразительный. Но это было уже под утро, когда полосы уходили под пресс…

Трудно, конечно, через тридцать с лишним лет все вспомнить. Но в моей памяти отложился и наш «бурный» спор по поводу слова «эринии» в одной из статей Эренбурга. Я убеждал писателя, что это слово из греческой мифологии, которого нет даже во многих словарях, не все знают и негде будет нашему бойцу на фронте наводить справки. Чтобы убедить писателя, я тут же при нем вызвал офицера, одного из работников военного отдела редакции, и спросил его: знает ли он, что такое «эринии»? Нет, не знает. Зашел ко мне наш корреспондент, только что прибывший из действующей армии. Я его тоже спросил: вы лучше знаете фронтовиков, поймут ли они это слово? "Не знают, не поймут", — ответил он.

— Подымитесь на третий этаж к Эренбургу, — попросил я его, — и скажите ему об этом.

Так порой приходилось убеждать писателя. В чем-то он был прав. В чем-то — мы. В спорах и рождалась истина. В одних случаях Эренбург соглашался. В других, когда фраза или слово были неразрывно связаны с сюжетной тканью статьи, например «Василиск», писатель делал вставку, разъясняющую это слово. В иных случаях я «сдавался», и текст оставался таким, как настаивал Илья Григорьевич.

Алексей Сурков недавно напомнил мне об одном эпизоде, свидетелем которого он был:

— Помнишь, зашел я к тебе в кабинет, а вы с Эренбургом спорили, вышагивая оба по комнате, и все время «прикладывались» к графину с водой. Больше часа спорили. И сами не заметили, как весь графин выпили. А потом ты вызвал секретаря и «накинулся» на нее: "Почему в графине никогда воды нет?" Она удивленно развела руками: "Как нет? Был целый графин!" Вот тогда наступила пауза, все дружно рассмеялись, и разговор стал более спокойным.

А один раз дело дошло почти до «разрыва». Не договорились мы с Эренбургом по какой-то формулировке. Илья Григорьевич требует:

— Давайте перенесем спор в ЦК партии.

— Зачем в ЦК? — ответил я. — ЦК мне доверило редактировать газету, и мы сами должны решить.

Рассердился Эренбург, забрал статью.

А через несколько минут прибегает ко мне заместитель секретаря редакции Герман Копылев и взволнованно говорит:

— Эренбург попрощался с нами, забрал машинку и уехал. Он внизу, еще можно его остановить…

Уехал Илья Григорьевич. Вышла газета без его статьи. Целую ночь мы переживали. Жаль было Ильюшу, как интимно называли писателя фронтовики, все мы его любили. Жаль было и газету. Словом, утром я позвонил Эренбургу, будто не знаю, что он уехал «насовсем», и говорю:

— Илья Григорьевич, есть у меня такой вариант поправки. Как вы думаете?

— Что ж, надо обсудить, — отвечает он, и чувствую я, что он обрадовался моему звонку.

— Хорошо, Илья Григорьевич, сейчас пришлю за вами машину.

А через час прибегает ко мне возбужденный и радостный Копылев и говорит:

— Илья Григорьевич вернулся, с машинкой, он внизу.

На второй день статья Эренбурга появилась в свет к нашему общему согласию и удовольствию.

В книге Эренбурга «Солнцеворот», подаренной мне, есть такая его надпись: "Страшному * редактору — от всего сердца. И. Эренбург". В сноске к слову «страшному» была ремарка: "* Миф будет разоблачен". Я эту надпись и понял как свидетельство того, что наши споры не оставляли досады в душе писателя. Это была живая жизнь, где без споров и «драки» не обойдешься. Было именно то, о чем позже и писал мне на фронт Эренбург: все мы в "Красной звезде" жили одной страстью, отдавая все свои силы делу победы над врагом.

Все, кто воевал, хорошо помнят, как на фронте любили и читали Эренбурга. Он сразу завоевал душу бойцов. Не было для нас секретом, что в "Красной звезде" они прежде всего искали его статьи. В этом я не раз сам убеждался.

Тираж "Красной звезды" был тогда относительно небольшой, его не хватало для многомиллионной армии. Я получал много писем — и частных, и на официальных бланках заводов, и лично от наркомов с просьбой выделить хотя бы один экземпляр газеты. Из Ленинграда, например, пришла телеграмма А. А. Жданова, в которой он просил дополнительно высылать в блокированный город 20 тысяч экземпляров "Красной звезды", но бумаги не было и сделать мы ничего не смогли.