Воспоминания об Илье Эренбурге

Стоило бы, конечно, сказать о стиле эренбурговских статей. Он был неповторим, несмотря на множество попыток ему подражать. В нашей армейской газете тоже пытались следовать его манере, но с весьма малым успехом. "Заладил под Эренбурга, — махали рукой на незадачливого газетчика, — лучше подождем "Красной звезды". Стиль статей писателя, разумеется, не возник на голом месте. В русской журналистике можно было вспомнить В. Дорошевича, в западной — парижских фельетонистов. Но эренбурговский стиль, конечно, был совершенно особен. Запечатлев характер, темперамент, интеллект незаурядного человека, он следовал всем его изгибам, противоречиям, взрывам. Старинное изречение "Стиль — это человек" применимо к манере письма Эренбурга как нельзя более точно.

И вот с этим Эренбургом, кому посвящали свои "боевые счета" наши снайперы и чьими статьями зачитывались в землянках и траншеях, было крайне необходимо встретиться молодому офицеру. Нечего греха таить, что где-то дремала мысль: "Возвращусь в армию, спросят, как в Москве, а я эдак мимоходом брошу про встречу с Эренбургом…" В этом молодом тщеславии никакой дурной стороны, спустя годы, я не вижу. Юного лейтенанта оно не роняет, а Эренбурга тем более. Но тогда такой мысли я несколько конфузился и прятал ее поглубже.

Сама встреча заняла немного времени, и объяснение ее предпосылок как будто затянулось. Но мне важно именно это объяснение. Из него читатель 70-х годов поймет, какой комплекс представлений вызывал и объединял в глазах моего поколения Илья Эренбург.

Телефонный звонок соединил меня с "Красной звездой". Глуховатый голос: "Вас слушают". — "Офицер с фронта просит выслушать его стихи". — "Позвоните послезавтра в это же время". Еще раз звоню, напоминаю. "Приходите в четверг, 9 вечера, в "Красную звезду".

Девять вечера для военной Москвы было поздним временем. Вскоре начинался комендантский час, и угодить в лапы патрулю, чтобы на другой день отбивать строевой шаг под началом старшины, никак не хотелось. "В обрез назначил, — подумал я с веселым неудовольствием, — чтобы не зачитал его молодой и начинающий…"

До особняка на Малой Дмитровке меня провожала медноволосая красавица. Она волновалась едва ли не больше меня самого. "А что ты будешь читать?" Мои стихи она тоже знала едва ли не лучше, чем я сам. Оставив свою рыжую печальницу на скамейке перед домом, я выпалил свою фамилию вахтеру и через ступеньку промчался на третий этаж. У назначенной двери перевел дыхание, постучался, услышал «Войдите» и оказался в небольшой комнате. Спиной к зашторенному окну, лицом ко мне, сидел за письменным столом Эренбург. Я назвал свою фамилию. "Садитесь. Читайте", — сказал он.

Эта кратчайшая фраза произвела на меня должное впечатление. Я был совершенно уверен, что перед чтением стихов меня попросят хотя в двух словах рассказать о себе, и уже приготовил соответственные речения. А тут "Садитесь, читайте". Ну что ж! Сел и стал читать.

На минуту отвлекусь. Среди множества зачинов бесед поэта с поэтом эренбурговская фраза одна из лучших. Ссылаясь на первоисточник, я не раз употреблял ее потом, и она всегда помогала делу. Стихи скажут сами за себя — таков ее смысл, и он должен устраивать обе стороны. Ибо все остальное от лукавого или от его пособников.

Прочел первое стихотворение. "Читайте дальше". Второе стихотворение. "Читайте еще". Третье. "Хорошо. Вы — поэт". До того я глядел куда-то в стену, а тут посмотрел прямо в лицо собеседнику. Помню, на черном фоне шторы Эренбург показался мне страшно бледным и еще усталым и старым. Усталым он был бесспорно, но старым… Ему тогда минуло 53 года, и с моей теперешней точки зрения это не так уж много. Но тогда мне было 24 года, и для меня он, конечно, был стариком. Господи, ведь он еще до революции жил! А до революции в те времена было ближе, чем нам сейчас до начала Великой Отечественной…

— Одно замечание, — с некоторой смущенностью добавил Эренбург, — у вас в первом стихотворении несправедливо сказано о французах. Там было несколько по-иному, как-нибудь я вам расскажу об этом…

Из всего замечания до меня, во всей своей ослепительной перспективности, дошел только конец последней фразы: "как-нибудь расскажу"… Эренбург, завершая разговор, поднимается из-за стола и говорит уже впрямь неожиданно:

— Если вы свободны в воскресенье, приходите в «Москву», я там сейчас живу…

Конечно, свободен, конечно, приду…

Мне было что рассказать медноволосой, когда она бросилась мне навстречу с ночной скамейки!

В воскресенье я был у Эренбурга снова. В просторном номере толпилось и шумело много народу, и, кажется, все это были известные люди. Но видел и слышал я только одного человека. И когда медноволосая спросила меня на другой день, кто там был, кроме Эренбурга, я ответил несколько рассеянно: «Эренбург».