Воспоминания одной звезды

На столе стоял чайный сервиз на троих, а также всевозможные бутерброды и пирожные. Угощение было столь роскошным, что нам с мамой оно даже заменяло ужин (и мы были благодарны хозяину кабинета, поскольку это позволяло нам сэкономить немного денег). Гулевич неизменно просил маму разливать чай. Она сидела на удобном диванчике-канапе, в серебряном сервизе отражался теплый янтарный свет, царивший в помещении, и здесь мама представала, наконец, в достойном ее окружении — настолько, что моя душа содрогнулась из-за выпавшей на ее долю судьбы, лишившей естественного для нее положения в обществе. Тогда я в очередной раз подтвердила свою решимость вернуть ее в ту среду, где были бы все необходимые ей вещи, с которыми она управлялась бы с такой же легкостью и естественностью, как здесь.

Наши визиты к Гулевичу способствовали тому, что моя жизнь в балетном коллективе стала гораздо легче. Мы бывали у него так часто, что все, разумеется, решили, будто я новая протеже вице-президента. Что ж, зачем развеивать все эти предположения, куда правильнее было воспользоваться этим. Я была готова делать что угодно, лишь бы сохранить запас энергии, которая, как я вновь стала ощущать, постепенно покидала меня.

Доброе отношение Казимира де Гулевича проявлялось не только в согревавшем нас совместном чаепитии. Когда началась зима, он стал делать более основательные и полезные подарки. К нам на дом доставляли корзины с продуктами, так что наш скромный рацион значительно обогатился и мы даже могли приглашать в гости наших соседей — вдову с дочерью, которая учила меня музыке. Эти вечерние приемы сопровождались музыкой, поскольку играла либо дочка-пианистка, либо мы слушали граммофонные пластинки (их вместе с граммофоном тоже однажды подарил нам наш благодетель). Кстати, граммофон стал самой большой радостью в дни моей юности. Как я обожала его, это механическое чудо, рождавшее звуки! Как я наслаждалась этим грандиозным ощущением, что в моей комнате играет целый оркестр!

Когда однажды мы пришли к Гулевичу на чай, оказалось, что для нас имеются две большие коробки от «Хэрсе», лучшего варшавского универмага[28].

— Открывайте, открывайте, это для вас, — скомандовал Казимир.

— Что там? — восторженно воскликнула мама, и мы тут же развернули упаковку. А там было красивое каракулевое пальто для нее и шерстяное с небольшим горностаевым воротником и муфтой для меня. Мама с тоской во взоре взглянула на эти дары, потом на Казимира и недоверчиво нахмурилась, решив, не вышла ли какая ошибка? Я же, не испытывая никакого замешательства, уже застегивала пуговицы на новом пальто… Казимир широким жестом подтвердил, что подарок в самом деле для мамы. Когда она приложила пальто к себе, я уже прыгала по кабинету и визжала от восторга. Мама на минуту замерла, потом вздохнула и… положила свое пальто обратно в коробку.

— Пола, ну-ка, сними это… Мы не можем это принять. Просто не можем…

Тут и Гулевич, и я, уставившись на нее в полном недоумении, почти одновременно воскликнули:

— Но почему?!

— Что люди подумают?

— Подумают, что ты наконец-то не мерзнешь, — возразил Казимир с досадой. — Я же видел, как вы обе дрожите от холода в своих лохмотьях. Просто позор какой-то…

Мама так и замерла, в ней заговорила гордость.

— Быть бедным нисколько не позорно, — отчеканила она. — Это лишь значит, что кому-то не повезло в жизни.

— Мамочка, ну пожалуйста! — вскрикнула я, прислоняя к щеке мягкий мех воротника. — Я ведь жутко мерзну и еле могу двигаться. Даже танцевать не могу, и вообще… Пожалуйста! Казимир понял, что мама понемногу смягчается, и, прежде чем она хоть что-то успела мне ответить, снова вынул пальто из коробки и насильно надел на нее. Впрочем, это не было так уж против ее воли, поскольку бедная мама была настоящей женщиной и ей, конечно, хотелось хорошо выглядеть… Казимир, немного отойдя назад, оглядел ее.

— Пальто тебе впору, и ты в нем такая красивая, Элеонора, по-настоящему красивая. У тебя ведь раньше было похожее пальто, помнишь?

— Я-то помню… — сказала мама, улыбнувшись. — Но, подумать только, и ты тоже помнишь! — Она провела рукой по меховому палантину. — Да, очень славно…

Этот жест, такой простой и естественный, такой женственный, стал для меня сигналом, чтобы броситься к ней, умоляя принять подарок, и она уступила:

— Ну, ладно, хорошо. Это неправильно, но уж ладно… пусть… Я принялась обнимать и целовать ее:

— Спасибо, мамочка!

А потом обняла и Казимира:

— Спасибо! Спасибо! Спасибо!

— Пола, ладно тебе, будет уже, — одернула меня мама, но все же не смогла не рассмеяться.

Зима в конце концов прошла. Фокин и Карсавина уехали, и, хотя заменившие их танцоры из нашей труппы не могли даже приблизиться к их художественному уровню, «Коппелия» с успехом вошла в постоянный репертуар театра. Поговаривали, что мне могут дать еще какие-нибудь партии в других балетах. Жизнь вдруг начала становиться такой хорошей и полнокровной, что я боялась поверить в такое чудо.