Воспоминания одной звезды

Я равнодушно улыбнулась в ответ. Он все говорил, как я скоро вернусь в театр, как мне дадут новые роли, лучше и серьезнее, чем прежняя, и что он лично проследит за этим. Но я не воспринимала его слов, они были пусты, не имели смысла. Это была сплошная ложь, которой он ласково пытался завуалировать отвратительную правду, как если бы на время маскарада нацепить милую маску на старую каргу. Но уже все было зря: пробило полночь, все маски сорваны. Он ведь на самом деле понимал, как понимала и я: я больше не смогу танцевать в балете. Неважно, насколько поможет лечение, но у меня больше никогда не будет прежней энергии, такого состояния здоровья, какое требуется для занятий балетом. Все кончено, моя мечта пропала, исчезла сама суть моего существования.

Я отчаянно хотела забыться, ни в чем не участвуя, ничего не предпринимая. Жаждала испытать состояние, когда мне безразлично, выздоровлю я или умру. Как хорошо было бы попросту исчезнуть из этого мира. Мой мозг уже занялся смакованием таких, незрелых, подростковых фантазий, но тут я поймала горестный взгляд матери и мгновенно поняла: нет, надо во что бы то ни стало выжить и — жить! Этого никак не избежать. Мне придется и дальше двигаться по жизни.

Но чем мне тогда заниматься? Об этом я еще не думала. Ничего, что-нибудь придумаем. Не сейчас — позже. Сейчас у меня на это просто не было сил, они все ушли на то, чтобы улыбнуться и сказать про себя: «Я выживу!»

Глава 3

Лечебница для больных туберкулезом в Закопáне была в Татрах, это самый высокий хребет центральных Карпатских гор.

Татры находятся на южной границе Польши и продолжаются в Богемию — ту часть Австро-Венгерской империи, которой впоследствии предстояло получить название Чехословакии. С террасы, где я отдыхала во второй половине дня, открывался вид на две вершины — Герлаховку и Рысы, обе вздымались на высоту более 2500 метров. Мне было очень приятно осознавать, что родина моего отца начиналась где-то между ними. Это были мои горы, они символизировали мое рождение и способность выжить.

В лечебнице доктора Храмеца[29] я провела целых три месяца. Дни проходили до того одинаково, что я больше не следила за временем, как прежде, да и зачем все эти дни, недели, месяцы и даже годы? Время, как стало мне казаться, это снега, лежавшие небольшими пятнами на горных вершинах, когда я появилась в лечебнице в начале лета, но потом, с каждым днем, приближавшим нас к осени, они медленно поползли по склонам вниз. Вскоре они и нас должны были поглотить. Тогда белизна стен в помещениях лечебницы сольется с белым миром снаружи. Можно будет ездить по снегу на санях, сидеть у жаркого пламени каминов в читальных залах, а вместо летних салатов начнут подавать зимние супы.

Нельзя сказать, чтобы жизнь в Закопа́не была неприятной. Нет, мы много смеялись и флиртовали, у нас были музыкальные и литературные вечера, мы играли в карты, в крокет, нас прекрасно кормили, а дамы побогаче носили прелестные платья. Сторонний посетитель, заглянувший к нам ближе к вечеру, наверняка решил бы, что обстановка в лечебнице ничем не отличается от той, что царила во множестве роскошных отелей в этих местах. Все внешние проявления нашей здешней жизни создавали о ней великолепное впечатление, и эту видимость всячески поддерживал наш искусный врач, он же хитроумный владелец этого заведения. Оставляя на его попечение своих близких, их родственники, привыкшие преодолевать повседневные жизненные тяготы в своей жизни внизу, на равнине, только что не завидовали им.

Гости (нас там никогда не называли пациентами) жили здесь согласно термометру. Помимо постоянного измерения температуры и еженедельного общего физического осмотра, нас совершенно никак не беспокоили: считалось, что покой — лучшее лекарство. Поэтому каждый гость располагал огромным количеством времени, когда он мог либо думать о чем-то, либо ни о чем не думать. На преодоление скуки уходило немало энергии. Для большинства гостей оказалось так же трудно посмотреть правде в глаза, реально оценивая свою ситуацию, как и не обращать на это никакого внимания. Однако в моем случае никак нельзя было предать забвению случившееся. Возникшая жизненная ситуация влияла на меня куда хуже, чем сама болезнь.

Дело в том, что Гулевич оплачивал мое лечение в этой невероятно дорогой лечебнице. Пусть он и слышать не хотел о необходимости возместить ему эти расходы, все же это было проявлением его милости по отношению к неимущим.