Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Несмотря на значительное сокращение завода, служащих при нем не уменьшали. Мужчин, — больших конюхов иногда назначали в лесничие, садовники, дворники и т. п., но все-таки вообще дворня была очень велика и праздна. Сколько помню, было около десяти изб, в каждой из них по три семейства дворовых. Дворовые женщины не употреблялись ни на какие работы, на них не накидывалось никаких уроков пряжи, тканья или вязанья, как у других соседних помещиков. Брались только по две в неделю в дом управляющего для стирки белья и на кухню. Так как их было много, то очередь приходилась чрез несколько недель.

Праздность была почти что абсолютная. Управляющий обратил на это внимание и порешил с согласия или без согласия главной петербургской конторы около 28 душ взрослых девушек и бездетных вдов отправить в Саратов на сарпинскую[495] и суконную фабрику какого-то немца, фамилию которого не помню.

В числе их была красавица Анюта, сирота без матери 16 лет. Она была любимица моей матери и почти каждый день училась у меня грамоте, заслушиваясь моего чтения, лаская меня, помогала моей матери по огороду и дому; я ее любил как сестру. Фабричные условия были следующие: пища, одежда и обувь фабриканта, плата деньгами по 2 рубля в месяц, из коих полтора рубля поступало в контору имения как оброк, а 50 копеек отдавались на руки, в будущем обещана прибавка.

При проводах их поднялся такой плач и рев, как будто бы их отправляли на смерть, и я горько и много плакал по хорошенькой Анюте.

Действительно, если отправленные женщины не все перемерли, то были обречены на нравственную смерть. Их одели в пестрядинные сарафаны, грубые рубашки и тяжелые большаки, называемые котами[496].

Работа была тяжелая, не менее 14 часов в сутки, содержание скудное. Но самое главное, никакого присмотра за поведением их не было, а потому не более как в полтора года почти буквально все развратились: одна бежала с татарином в Казань, откуда была возвращена чрез несколько месяцев этапным порядком беременною, другая судилась за скрытие плода, но была оправдана, третья с опасною болезнею лежала в больнице.

Года чрез два с половиною какой-то молодой петербургский господин из любопытства или по поручению осматривал фабрику и узнал, что почти все молодые работницы-женщины были из крепостных, отданных туда или самими господами, или управляющими. Этот господин узнал от них об невыносимо горьком их житье и бытье, о тиранических наказаниях немецкими приставниками, о разврате.

Причем он узнал, что среди этих несчастных есть и крепостные девушки светлейшей княгини С. Г. Волконской.

Рассказы этого господина об отвратительном положении фабричных рабочих достигли до ушей княгини С. Г. Волконской или графа Перовского, тогда, кажется, уже министра уделов. Он сообщил об этом управляющему Саратовскою удельною конторою, сколько помню, генералу Свечину[497]

.

Тот проверил сообщение об положении девушек на фабрике, донес в Петербург, и оттуда последовало распоряжение возвратить всех девушек и вдов в родное село.

Из 28 душ возвратились, кажется, только 22: две померли, несколько было в безызвестной отлучке, одна лежала в больнице и т. д.

После возвращения в свои дома вся дворня ликовала, но не к добру: из них только две вышли замуж. Веселилась и пела только одна Анюта, как пташка, вырвавшаяся из неволи, а остальные внесли разврат в более или менее патриархальную жизнь, несмотря на праздность, сравнительно почти не развращенную до сего дворню.

Любимица наша Анюта, развившись и обратясь в совершенную красавицу, попала в услужение семейству немца-фабриканта и возвратилась неразвращенною, но она не миновала рук Зернихаузина. Она после возвращения была взята горничною в дом управляющего. Тамошняя прекрасная весна была во всем своем уборе: все цвело, благоухало и пело, и тут, сколько помню, в день Вознесения часа в два после обеда мы с матерью сидели в своем плетневом чуланчике, куда выходили на все лето, прибежала Анюта, трепещущая, вся в слезах, упав на колени, уткнулась в платье матери и навзрыд рыдала.

Мать подняла ее лицо, спрашивая:

— Что с тобою, Анюта?

— Пропала я, тетенька, совсем пропала!

— Да что с тобою, расскажи?

— Погибла я, погибла, боюсь рассказывать, ты меня прогонишь!

Мать начала догадываться, целуя ее в голову с глубоким участием и говоря: «Говори, дитя мое, все расскажи», она и без слов совершенно поняла, что с нею случилось, выслала меня из чуланчика, но я подслушивал у дверей, и Анюта, горько плача, рассказала:

— Злодей Зернихаузин не отпустил меня к обедне, но зато услал тихо от меня всех в церковь. Когда я после уборки чего-то оглянулась, и он, изверг-злодей, стоял сзади меня, глядя такими страшными глазами. Я, испугавшись, закричала, хотела убежать, но он ухватил меня и совершил… После чего всунул мне в руку какие-то деньги, но я швырнула их на пол и стремглав побежала в сад, а оттуда в рощу и, упав, сколько пролежала там, не помню.

Мать упала на колени перед образом и, заливаясь слезами, произнесла:

— Милосердный Боже и Пресвятая Владычица, не оставьте ее в жизни!