Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Я узнал, что у старообрядцев есть их старые секретные книги, с которыми мне страшно хотелось познакомиться. С одной стороны, по убеждению, что нельзя заставить верить насильно, во что бы то ни было, даже в православие, но главное — из желания прочитать их книги я начал смотреть сквозь пальцы на старообрядцев, и они воспользовались этим, начали почти без опасения собираться в воскресные и праздничные дни для отправления своих служб. Зато я пользовался их доверием и с увлечением прочитал их заветные книги: «Альфу, Омегу» и «Стоглав» и др., изданные в Вильне[511]. Эти книги никогда не давались для прочтения православным и, как я узнал, хранились в пчелиных ульях, толстых колодах с двойными доньями, наверху семья пчел, а ниже под дном находились эти книги. Из них я узнал превратное повествование о происхождении и распространении табака, чая, кофе, а также о происхождении честных древ Креста Господня. Этим сказаниям, дышащим сказочною фантазиею, старообрядцы слепо верили и всякие возражения против них, как бы они ни были доказательны и сильны, считают никонианскою ересью. Я до того времени, чтобы не потерять их доверия, не возражал им, так что они считали меня чуть ли не готовившимся поступить в их секту. Но это любопытство могло обойтись мне слишком дорого: отсидкою около 6–8 месяцев в тюрьме.

Домик в деревне Мокшанцевой о трех комнатах, в котором я жил в течение 4–5 месяцев летом, стоял на горе. Под горою протекала пересыхающая среди лета речка, по окраинам была сплошная моховая трясина с изобилием болотной дичи, никем в глухой деревне не тревожимой. На охоту за такой дичью приезжали иногда помещики, из коих некоторые знали меня, посещая отца в то время, как я жил при нем в доме или при посещении отцом некоторых из них, когда он брал меня с собою. Среди этих помещиков чаще всех приезжал на охоту земский исправник, живущий большей частью во своем имении, верстах в 12 от деревни Мокшанцевой, А. А. Як…бский[512], человек лет 30–35, знавший меня мальчиком лет пяти. Отец мой был хорошо знаком с домом его отца, и сам теперешний исправник раз, в бытность нашу у его отца лет 16–18, вырезал мне хорошенького козелка из репы. Говорили про исправника, что он окончил курс какого-то высшего училища или даже университета и, послужа в армии, вышел в отставку, с каким чином — не помню. После охоты на сказанной трясине, почти всегда удачной, поднимался на гору ко мне в домик, здоровался со мною и пил у меня молоко.

В одну из суббот перед Троицею я приказал сторожу, который был у меня вместе с тем и кучером, запрячь пораньше единственную данную мне лошадь в беговые дрожки домашнего изделия, чтобы поспеть в церковь к обедне и отдать недельный отчет в работах. Нужно было проехать верст 10–12 до церкви, находящейся в Софиевке. Сторож, чуть только начинало светать, стучит в окно и будит меня.

— Что так рано? — спрашиваю его.

— Исправник приехал и зовет вас к себе.

— Да где же он?

— У Михаила Ушакова в избе, застал всех наших раскольников за молитвою.

Надо знать, что Михаил Ушаков, тамошний крестьянин, был начетником и уставщиком[513] у старообрядцев, что-то вроде попа, судившийся несколько раз и обиравший страшно свою братию, всегда помогавшую своими средствами выкупиться ему из беды. Я тут только вспомнил о моей подписке не допускать богомольных собраний старообрядцев и тотчас же подумал, что дело плохо, но поспешил одеться и отправился к избе Ушакова. У ворот стояла усталая тройка лошадей в тарантасе, а у дверей сотский с несколькими православными крестьянами как понятыми. Вхожу в избу. Она оказалась обставленная старинными образами. Ушаков был одет в холстинной синей ризе, что-то вроде стихаря[514]. Перед ним стоял домашнего изделия большой аналой с множеством книг и курился дым ладана из глиняной с ручкой кадильницы. Я, по обыкновению, протягиваю руку исправнику, а он, не давая ее, говорит серьезно:

— Подойдите под благословение к нашему попу.

— Я его благословлю когда-нибудь на барщине, что он долго не забудет.

— Едва ли удастся вам это сделать, ведь вы знаете, что, кажется, нет еще полгода, как он отсидел два года в остроге за перекрещивание своей жены и матери, и тогда бы он не возвратился сюда, если бы старообрядцы не отвезли Ступину[515], тогдашнему председателю Саратовской уголовной палаты, 500 рублей.

Действительно, Ушаков перекрестил свою мать и жену вместе с другими крещенными в младенчестве по православному обряду.

Также правда, что Ступин был страшный взяточник, и ему старообрядцы отвезли 500 рублей.

— Прочитайте протокол и подпишитесь, — говорит его письмоводитель.

— Я, не читая, подпишу, — взял со стола протокол и подписал его.

— Вы, вероятно, не догадываетесь, какие последствия вас ожидают.

— Предчувствую, что нехорошие, а вы, вероятно, не откажетесь объяснить мне, какие именно.