Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

На час отпустили стариков, и я написал второпях, что деньги, данные взаймы таким-то, будут возвращены. Деньги чрез час были привезены: это была бумажка в 100 рублей старого образца и отдана мне, я спрашиваю Алексея Макаровича: как же мне-то ее вручить?

— Скажи своей домоправительнице, чтобы она вытерла блюдечко и дно чашки чище и налила бы в нее чаю, а вы сложите хорошенько бумажку и положите под чашку, пусть она подаст эту чашку исправнику.

Как сказано, так и сделано. После чего исправник выходит и говорит:

— Алексей Макарович! жаль молодости Кабештова: перепишите протокол так, чтобы дело кончилось в Сердобском уездном суде и не переходило в уголовную палату: поп их и двое стариков посидят немного в остроге, а Кабештов был бы выгорожен совсем. Впрочем, вы сами знаете, как это сделать, только, пожалуйста, поскорее.

— Знайте, Кабештов, — обращается ко мне исправник, — что это я только для вас делаю, а то бы я их, мерзавцев, проучил еще.

— Благодарю вас.

Алексей Макарович взял лист бумаги, написал наверху год, месяц и число, а также место происшествия и остановился.

— Что же вы не пишете? — спрашиваю я его.

— А что же не даете 20 рублей? без этого писать не буду, а он меня заставить не может.

Выхожу я к старообрядцам и говорю, чтобы приготовили 20 рублей для письмоводителя.

Вот только 12 рублей набрали бабы и показывают мне собранные в платок разные деньги, целковые, австрийские талеры и пр. мелочь. Отдали их мне, и я переложил их из грязного платка в свой чистый и вручил Алексею Макаровичу, сказав, что собрали 12 рублей.

— Ну, нечего с тобою делать, а ружье все-таки променяй.

Променял ружье, лишь бы только отказаться. Акт был написан, и исправник, выходя к лошадям, протянул мне руку и сказал:

— Остерегайтесь, молодой человек, этих негодяев-изуверов, а то можете больно поплатиться за доверчивость к ним.

Тут замечательно то, что Алексей Макарович выслал мне обратно мой платок, в котором я отдал ему деньги; вот так честность, подумал я.

Четыре старика-старообрядца просидели в остроге, не помню, три или четыре месяца, и это заменило наказание. Но для того, чтобы так скоро окончилась их кара, дети и братья их должны были отнесть еще в уездный суд 100 Рублей, а исправнику поработать несколько дней. Вот эти люди, старообрядцы или староверы, как их больше называли, здесь, несмотря на трезвость и трудолюбие, так же бедны, как и бездельники и пьяницы из православных.

Их разоряли поборы и взятки и их начетники, вроде Михаила Ушакова, полиции и судебные власти.

XVII

Продолжение моего приказчества в деревне Мокшанцевой и в то же время учение детей управляющего. — Жажда чтения и страшное стремление учиться самому. — Мои товарищи, мешающие моим занятиям. — Чтение и учение лежа при сальном слабом ночнике. — Присылка кн. Волконским из Италии больного живописца. — Его выздоровление и охота на волков с поросенком и ее последствия.

Отсюда я не буду описывать изо дня в день обыденную мою жизнь, а по возможности буду говорить об выдающихся случаях.

Время распределялось так, что почти в течение двух годов, часть осени и всю зиму, до начала весенних работ, учил детей управляющего, проверял ведомости и отчеты, а несколько весенних и все летние месяцы проживал в деревне Мокшанцевой. После рассказанного происшествия я начал относиться к старообрядцам строже. В свободное время читал все попадающиеся мне под руку книги: прочитал с неописанным удовольствием книги, данные мне управляющим — «Юрия Милославского» и «Потерянный рай»[516], но не пропускал и таких, как «Английский милорд», «Ермак Тимофеевич»[517] и даже «Франциль Венциан»[518]. В это же время у меня явилась непреодолимая охота выучиться грамматике и заучить пространный катехизис. Грамматику случайно я избрал Греча[519], а катехизис — Филарета[520] и для изучения их употреблял все вечера и большую часть ночей, читал даже и во время работ и в поездках к работам верхом.