Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

— Ты его завтра же к вечеру отправь в Шую и передай Кондакову, который и отвезет его в Москву, — приказал бурмистр. — А ты не горюй, — прибавил он, обращаясь ко мне. — Если бы ко двору не попал, в солдаты пошел бы. Дома тебе не усидеть.

Объяснив, что дорогой Кондаков будет кормить меня на мирской счет, он дал мне 3 рубля. Узнав, что я отправляюсь в Москву, матушка заплакала и невестки захныкали. Таким образом 19 декабря 1847 года решилась моя участь, и я должен был ехать в Москву. Баню топить было уже поздно. Поэтому я вымылся и выпарился в большой нашей печи и сел ужинать. Всем был подан кочан капусты, похлебка й картофель и, кроме того, лично мне мед и клюква. Когда я улегся спать, мать села рядом со мной и долго говорила мне, чтобы я постоянно молился и не забывал бы Бога. Утром в нашу избу набралась целая толпа народа. Пришел между прочим и Никита, живший лет 40 в кучерах и наконец прогнанный господами за пьянство.

— Не горюй и не плачь, — говорил он. — Москва слезам не верит. Надо быть проворным и ловким. Вислоухим там плохо — облапошат. Если напроказничал — хорони концы, не попадайся. Мы, бывало, целую ночь гуляем по кабакам, трактирам и у красных девушек, а утром дома, как ни в чем не бывало. Все шито и крыто. Одним словом, гуляй, да дело знай и не зевай.

Мать заметила ему, что я еще мал для гулянья.

— Э, скоро научится, — ответил он. — Там нужно жить так, как живут товарищи. С волками жить — по-волчьи выть. Чужая сторона по головке не гладит. А ты первым делом, как явишься, — учил он меня, — кланяйся в ноги. Сиволапого к ручке не допустят. Стой прямо, руки по швам. Повернуться прикажут — живо налево кругом.

Слушая Никиту, я не знал, верить ему или не верить. Часов в 9 подали обед: лапшу с грибами, пшенную кашу и кисель гороховый с маслом. Затем я пошел прощаться по деревне. Заходил и к священнику, и к диакону. Они просили доложить господам о нуждах церкви. Когда я возвратился домой, меня ждала закуска: грибы соленые и баранки. Хоть и не хотелось есть, я взял грибов, проглотил несколько штук и сказал:

— Прощайте, грибы. Не придется мне больше вас собирать. Не ходить мне больше зеленым лугом по темным лесам.

У родителей показались на глазах слезы, и сам я заплакал.

— Сладок был родительский родной хлеб. Каков-то будет хлеб на чужой стороне, в белокаменной Москве, — продолжал я.

— И откуда у него слова такие берутся, — сказала тетка.

— Вот тебе коробка с бельем, — сказала матушка. — Тут есть и три платочка. В Москве, говорят, нос платком вытирают.

Передав белье, она благословила меня и передала мне медный образок Пресвятой Богородицы Всех Скорбящих. Простившись с родителями, я обошел всю избу и зашел во двор попрощаться с лошадьми и коровами. Отец с матушкой сели на мирскую подводу, а я пошел рядом, прощаясь со всеми встречными. Многие давали мне на гостинцы деньги. На краю деревни я перекрестился на церковь и простился со всеми. Моя подруга Катя поцеловалась со мною и сунула мне в руку колечко с молитвою и поясок со словами:

— Не забывай меня.

Отвесив еще раз всем низкий поклон, я сел на подводу, и мы поехали.

В 9 часов вечера мы приехали в деревню Филисово к Кондакову, который, имея шесть лошадей, занимался перевозкой товаров из села Вичуги в Москву и обратно. На следующий день, 21 декабря, я простился с родителями и, взгромоздившись на один из возов с мануфактурным товаром, тронулся в путь по направлению к Москве. Проехав несколько верст, ко мне подошел Кондаков и сказал:

— Нечего тебе плакать. Возьми вот рогожу. Прикройся и спи.

Мне надоело смотреть на бесконечные снежные поля. Я послушался доброго совета и заснул. Проснулся я только утром, когда мы стали подъезжать к селу Васильевскому, принадлежащему князю Трубецкому. В селе дворники, то есть хозяева постоялых дворов, выбегали на улицу и приглашали у них остановиться, но у Кондакова и его зятя Тараса был знакомый постоялый двор, куда мы и направились.

В чистой, просторной, теплой избе был приятный запах печеного хлеба и жареного лука. Дворничиха подала чай и потом обед, который состоял из ботвиньи[581]

с вареным соленым судаком, похлебки из картофеля со снитками, лапши с белыми грибами, жареной малосольной севрюги с картофелем, горохового киселя с постным маслом и мягкого ситного хлеба с медом. Во время обеда приехал торговец дичью, крестьянин Варнавинского уезда, который сел обедать с нами. После обеда Тарас и торговец выпили по стакану пенного[582]. За обед заплатили по 25 копеек с человека. После обеда отправились в путь и ехали не останавливаясь два дня. Был сильный мороз. Торговец дичью молил Бога, чтобы мороз продолжился. Он боялся, что попортится дичь, от которой уже шел запах. Тарас же просил оттепели, так как у него коченели руки при перепряжке 6 лошадей. День Рождества мы встретили на одном из постоялых дворов и поехали опять вперед.

V

Москва. — Первые впечатления. — Представление господам. — Состав господской семьи. — Первые обязанности. — Встреча Нового года. — Сдача лакея в солдаты.