Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Отдыхая перед войной в подмосковном санатории «Узкое», где обычно подлечивались академики и разные знаменитости, Александра Александровна после месячного пребывания вручила царственным жестом горничной, которая ухаживала за ней все это время, 20 копеек.

Та обомлела, приняла двугривенный, а потом, вся трепеща от негодования, выплеснула сестре-хозяйке:

Это ж надо — двадцать копеек! Я, как пришла в себя, даже хотела бросить их ей прямо в эту..! Я за ней целый месяц, как за малым дитем, ходила, а она!.. Нет, что вы на это скажете, Екатерина Дмитриевна?!

— Да успокойся, Шура, — промолвила сестра-хозяйка. — Успокойся. Уверена, она не хотела тебя обидеть. Просто — не знает меру деньгам. Ну — человек прошлого века. Нашей жизни не понимает. Ну — не от мира сего. Для нее что двадцать копеек, что...

— Да?! — вскипела Шура. — А зарплату получать, это она понимает? А сколько получать — понимает? Эх, дура я, дура, ругаю себя — зачем взяла?! «Не от мира сего!» Очень даже «сего»! Уж, кто-кто, но актрисы-то через мужиков такое про жизнь знают!..

Так в том-то и дело, Шура, что она... Ты разве не знаешь? Она же не только замужем не была, но даже вообще с мужчинами...

То есть? С бабами, что ль?

И никаких баб тоже. Ну — девственница.

Это неожиданно заставило Шуру задуматься. А потом она, ухмыльнувшись, выпалила:

— Вот что значит — у бабы мужиков не было! Они бы ей мозги вправили!

И, успокоившись, добавила:

Нет, я теперь этот двугривенный, пожалуй, сберегу. Куда ж это я его подевала? Сунула сгоряча, а он...

Но, порывшись в фартуке, нашла.

А затем они обе, и Шура, и Екатерина Дмитриевна, поглядели на монету с интересом.

Вот и спросите меня после этого: знала ли жизнь Яблочкина и была ли «не от мира сего»? Или наоборот?

Не скажу. Не знаю.

Премьера в вахтанговском.

В 1956 году театр им. Вахтангова принял к постановке мою пьесу «Одна». Ее взялась поставить режиссер этого театра Александра Ремезова, которая узнала о пьесе от Николая Акимова.

Художественным руководителем театра тогда был Рубен Симонов, директором — Олег Иванов и Исай Спектор — директором-распорядителем. Но так как Симонов был человеком эпикурейского склада, а также любил вращаться в высших сферах, то его хватало в театре на постановки (что он и делал очень талантливо и ярко), редкие актерские работы (превосходный Сирано с Мансуровой — Роксаной) и некоторые прочие шалости. Что до Иванова, то он часто болел, обожал рыбную ловлю и охоту и представительно дремал на коллегиях в Министерстве культуры. Впрочем, может, и не дремал — артисты любят преувеличивать слабости своего начальства и даже выдумывать их.

Так что Спектор, по существу, тянул немалый груз руководства театром. Причем не только административный, но и, в какой-то мере, репертуарный. Он имел высшее театральное (актерское) образование, но жизнь сложилась так, что на сцене блистала его жена — красавица Юлия Борисова, а он блистал у себя в кабинете и почти всегда, когда играла Борисова, из директорской ложи неотрывно следил за тем, как идет спектакль.

Разговаривать со Спектором было одно удовольствие — фразы точные, в обещаниях обязателен. Кроме того, я тогда еще многого не знал о театральных порядках и традициях, а потому слушать его было поучительно.

Именно из-за незнания некоторых тогдашних театральных особенностей и состоялся у меня с ним перед премьерой спектакля «Одна» нижеследующий разговор.

Я зашел к Спектору в кабинет, чтобы сообщить, сколько мне нужно билетов для моих приглашенных. Он отметил это в своем блокноте и сказал:

Все будет в порядке.

Только прошу, — заметил я, — чтобы обязательно было вот это место. — И указал на плане то, впереди и сбоку которого был проход.

Спектор отрицательно покачал головой.

К сожалению, именно это место не могу дать. Любое другое.

Почему?

Он чуть развел руками и добавил:

Повторяю, любое другое.

Но мне нужно как раз это.

Не получится.

— Я вам объясню почему, — начал я уже злиться. — Я приглашаю своего давнего друга. Но у него полиомиелит, беда с ногами. Одна вытянута, а другая всегда согнута. Поэтому нужен проход спереди и сбоку.

— Понимаю, но ничего не могу поделать. А может, он придет в другой раз?

— Нет. Я уже его пригласил. Именно на премьеру.

— Сожалею. Ничего не попишешь.

Тогда и я не приду на премьеру! И в другой раз тоже! И вообще!

И я встал, чтобы уйти.

Хорошо, — сердито глядя на меня, сказал Спектор. — Я дам вам это место. Но вы даже не представляете, с какими неприятностями это будет для меня связано.

— И не хочу представлять! — брякнул я и с победным видом удалился.

В день премьеры я пришел пораньше, чтобы вручить перед спектаклем рабочим сцены полагающийся конверт с деньгам»; Чтобы «отметили». Иначе, как мне уже давно объяснили, по театральным традициям, могут валиться декорации, а то и зашьют занавес.

Для прохода на сцену я вошел на этот раз в театр не с Арбата, а с улицы Вахтангова (теперь почему-то переименованной в Большой Ново-Песковский переулок). Через служебный ход. Но не успел открыть дверь, как передо мной возник рослый мужчина и загородил вход.

Куда?