Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Тогда начальник угрозыска вызвал к себе следователя Свердловского района Л.Ш.*, который был известен как спец по замысловатым делам и сказал: «Лева! Горим! Что делать?»

_________________________

*См. «Записки следователя» Льва Шейнина (Д.Т.)

Стали думать. Но ничего в голову не приходило. А от Сокольникова звонки — припекает.

И вдруг от начальника одесского угрозыска телеграмма: «В Москву выехал Жора Шлем».

Тут рассказчик меня спросил:

Вы, конечно, знаете, кто такое Жора Шлем?

Нет.

Вы шутите?

Понятия не имею.

— Тогда вы — босяк. Жора Шлем — это мировое имя. Это специалист высшей квалификации. Граф. Джентльмен. Короче, Жора Шлем — это максимум. Но вы шутите?

— Честное слово.

Безграмотный человек. Вы, наверное, из тех, которые думают, что самые главные уголовники это те, кто стоят в переулке с финкой и говорят: «Отдай кошелек или...» Чепуха. Это люди без профессии. В тюрьме они будут у всех на побегушках. А человек со специальностью, настоящий артист этот тот, кто берет так, что никто не заметит. Самые большие специалисты — это аферисты и медвежатники. Надеюсь, вы знаете, кто такие медвежатники?

Э-э...

Невежда. Медвежатник — это взломщик несгораемых шкафов. И один из наиболее знаменитых медвежатников того времени — Жора Шлем. Это был человек, о передвижении которого сообщалось телеграммами, как о царствующих особах. Жора Шлем! Ну!.. Разве теперь есть такие люди? Теперь нет таких людей! Теперь неинтересно работать... И вдруг — Жора Шлем выехал в Москву! Мы переглянулись, и Лева сказал: «Вот — спасение! Надо будет с ним посоветоваться».

Начальник московского уголовного розыска согласился, и на следующий день мы уже были на вокзале — встречать одесский поезд.

Наконец поезд прибыл. Мы подошли к международному вагону — ясно, что Жора мог ехать только там. И действительно, из международного первой категории вскоре появился Жора. Была зима, и на Жоре красовалась роскошная шуба с бобровым воротником. На голове — боярская шапка, в руках крохотный чемоданчик из крокоди-

ловой кожи и палка с рукояткой из слоновой кости с серебряной монограммой. Жора был уже тогда в возрасте, высокий, сановитый, представительный, с холеной физиономией и благородной сединой. Ну — Шаляпин, бас из Академического оперного.

Заметив нас, он с огромным достоинством поклонился и собирался было проследовать дальше. Но, видя, что мы идем к нему, остановился.

А, — сказал он, — вам уже, конечно, настучал этот дурак из Одессы? Граждане. Я приехал только отдыхать. Вот. (Он открыл чемоданчик, там была шелковая пижама и серебряный несессер с черепаховыми гребнями, щетками и хрустальными флаконами; он закрыл чемоданчик.) Вот. (Он вынул документы.) Я совершенно чист, отсидел свое и могу позволить себя отдохнуть и развлечься. Частные встречи с друзьями и полный покой — вот зачем я сюда приехал.

— Нет, Жора, — сказали мы ему. — Мы к вам по делу. Хотим посоветоваться. Нам нужна только ваша помощь.

— Чем могу быть полезен?

Не здесь, — сказали мы. — Не проедете ли вы с нами?

— Охотно. Куда?

Там у нас есть машина.

— Охотно. Но зачем же к вам в машину? Я могу взять такси.

— Как угодно. Поедем к нам. Побеседуем.

— Охотно. Зачем к вам? Если побеседовать, то лучше на вольном воздухе. Скажем, в сквере, у памятника Пушкина.

— Хорошо. У Пушкина, так у Пушкина. Поехали.

И мы поехали. В его такси. Когда мы начали рассказывать, он предложил перейти в кафе. Официант, увидев Жору, бросился со всех ног и отвел нам лучший столик. Услышав историю, Жора подумал, потом сказал:

— Граждане. Я не нахожу слов. Я возмущен. Что у вас тут делается в Москве? Кто так работает? Что они, с ума сошли, что ли? Кто же трогает членов правительства? Что для них нэпманов не хватает, что ли? Граждане. Вы мне можете больше ничего не говорить. Теперь это уже мое дело. Я обязан вмешаться. Через 48 часов мы с вами встретимся на этом месте.

48?! (Горький смех.) Что вы, Жора! Мы горим!

Ах, так? Могут снять?

Хуже.

Посадить?

Ну, конечно.

— Тогда 24. Через 24 часа, прошу вас. Скорее не могу.

И мы расстались. Мы еле прожили эти сутки. От Сокольникова звонили, и мы соврали, что напали на след. Работники угрозыска сбились с ног и боялись докладывать, что никаких следов не обнаружено.

Когда через 24 часа, минута в минуту, мы прибыли в кафе на Страстной площади (теперь это площадь Пушкина), Жора уже был там.

Граждане, — сказал он, — я вам должен заметить, что у нас все потрясены этой историей. Уже никто не может работать. Ваши люди сбились с ног, и у наших опускаются руки. У нас решено проработать этот случай по всей линии. Чтобы никому неповадно было.

— Очень хорошо! — взмолились мы. — Но где монеты?!

— Монет нет, — сказал он. — Но будут. Дайте мне еще 24 часа. (Мы застонали.) Ничего не поделаешь, — заметил Жора. — Случай из ряда вон выходящий. Нелепый. Бессмысленный. Монеты будут. Но, прошу вас, извините, что я вынужден ставить вам условие. Одно условие. Я не стукач. Вещь будет, человек — нет.

Мы согласились:

Разумеется! Пожалуйста! Делайте, как вам удобно! Только, ради Бога — монеты!

Так плохо?

Ужас.