Восприемник

Пока восприемник вводил крестника в курс здешних дел, Любовь Петровна с дочерьми быстренько подошли к старшему из священников. Поздоровались с ним, сложив перед ним ладони, и, дождавшись благословения, поспешили на правый клирос, присоседившись к еще нескольким девушкам и женщинам. И через несколько минут оттуда протяжно зазвучало: «Христос Воскресе из мертвых!..»

Батюшка же, завидев Пашку с Иваном, направился к ним.

– Ну, давай, брат, готовься – сейчас на исповедь пойдешь! – быстро прошептал Игнатов и поклонился подошедшему настоятелю: – Христос Воскресе, батюшка!

– Воистину Воскресе! – откликнулся тот и тут же просто и добродушно поприветствовал Шаховцева. – Здравствуй, Иван!

Тот кивнул, смущенно пробормотав в ответ «Здрасьте…» Его изумило, что иерей обратился к нему, словно знал его давным-давно.

Поначалу Шах думал, что священник будет требовать от него признания в разнообразных грехах. Но вместо этого тот начал участливо расспрашивать Шаха о службе, о солдатском житье-бытье. Мало того, отец Александр сам, с улыбкой, поведал, как тридцать с лишним лет назад, отдавая ратный долг в артиллерии, тайком сбегал в самоволки в соседнюю деревню, где бойцов подкармливали сердобольные колхозники.

Священник держался абсолютно просто и открыто, словно это была не исповедь, а дружеская беседа любящего отца с взрослым, приехавшим на побывку сыном. И Иван вдруг испытал к стоящему перед ним человеку какое-то безграничное доверие и неожиданно для себя, решился и выложил батюшке все, что мучило его последнее время. Про историю с шишкой из мэрии, в которую он влип из-за Киреева. Про то, как попал на крючок к особистам и стал стукачом. О том, как исподволь выведывал у Пригарина все, что требовали контрразведчики. И естественно, про арест Барина…

– Знаешь, – выслушав исповедника, задумчиво произнес отец Александр, – конечно, человека калечить – грех. Но ведь, ты говоришь, этот чиновник сам драться полез, хоть и видел, что ты в форме, при исполнении, так? И ведь ты не хотел его зашибить, все нечаянно ведь вышло? Выходит, в первую очередь виноват он сам. Да, грабить – это великий грех, и плохо, что ты своего сослуживца не остановил, но ведь все это было не по злому умыслу, а просто ты растерялся, так?

– Угу, – понурив голову, подтвердил Шах.

– Значит, хоть ты грешен, но не беспредельно. Тем более ведь ты в душе давным-давно пожалел об этом, раскаялся, так?

Иван вновь молча кивнул.

– И тем более ты нашел в себе мужество открыть все мне, по сути, незнакомому человеку… Это говорит о том, что совесть в тебе не умерла и в душе Бог остался. А то, что ты про особистов рассказывал… Да, доносчиком быть нехорошо, но ведь смотри: говоришь, этот офицер заставлял своих солдат прохожих обирать, на большой грех их толкал, пользуясь своей властью? А если бы кого-нибудь из них поймали за этим делом и арестовали? И пошли бы эти бедные парни в тюрьму, а командир их как бы ни при чем остался… – священник почти слово в слово повторял то, что говорил Петраков. – Выходит, Ваня, ты большое зло предотвратил. Не невиновного оговорил, а помог преступника к ответу призвать. Который вместо того, чтобы по долгу службы со злом бороться, сам подобное творил. И подчиненных на это толкал, вместо того, чтобы наставлять честно службу нести. Так ведь?

– Да… Так…

– Ну вот видишь! А остальное… Будем молить Господа о прощении…

Батюшка накрыл склоненную голову солдата епитрахилью⁶ и начал что-то негромко говорить. Шаховцев разобрал лишь: «…Господь и Бог наш Иисус Христос… Щедротами своего человеколюбия…» и, в завершение, знакомое с детства – «Прощаю и разрешаю…»

Когда, приложившись к лежащим на аналое Кресту и Евангелию, он вернулся туда, где неподалеку от распятия его поджидал восприемник, Иван вдруг ощутил, как с души словно свалился камень. Мало того: витавший в храме приторный запах ладана перестал раздражать его, а пение хора, прежде показавшееся заунывно-тягучим, теперь звучало совсем иначе – радостно и торжественно.

Очевидно, пока он беседовал с настоятелем, Игнатов уже успел оповестить прихожан, кто такой приехавший с семейством Кропочевых высоченный стриженый парень, потому что все, кто был в храме, смотрели на Шаха ободряюще, словно радуясь, что Пашкин крестник нашел время и желание выбраться в церковь. А когда отец Александр, в сопровождении дьякона и еще одного помощника в ярко-алом стихаре, вынес из алтаря золотистую Чашу, то народ расступился, пропуская Ивана к ней первым.

Когда же он отведал Святые Дары и, подойдя к стоящему у окна столику, запил их сладковатой, по вкусу отдаленно напоминающей разведенный в воде сироп жидкостью, то ощутил, как внутри начало разливаться приятное согревающее тепло, словно в душу проник ласковый солнечный луч. Рассеял зябкую тьму, вместе с которой исчезли все прежние страхи, тревоги, сомнения. Даже недавние тягостные мысли про то, что от него до конца жизни не отстанут коварные особисты, теперь казались какой-то мелкой ерундой.