Восприемник

– А почему Кэнон?

– А ты что, еще не просек за ним этот прикол? Тезка твой любит всех Кэнонами нарекать, наверное, в честь своего любимого фотика. Помню, вечно как зайдет ко мне в роту, так с порога: «Слыш, Кэнон-разрушитель, на обед идешь?»

– Да, водится такое за ним, – засмеялся крестник.

– Вот потому его так и прозвали. Есть у него, правда, еще одна кликуха, только длинная.

– Это какая еще?

– «Начальник базы торпедных катеров имени Бальтерманца».

– А-а, ну это-то ясно, с чего…

Дело в том, что на столике Ивана-старшего стоял портрет Бальтерманца, считавшегося в свое время лучшим фотографом Советского Союза. По словам капитана, сей гений объектива был для него вершиной мастерства, к которой он, Иван Максимович Чапенко, как говорил он сам, будет «карабкаться по мере сил и возможностей».

Чапенко оказался ценен для Шаховцева и тем, что благодаря нему Иван так ни разу и не попал «за речку».

«За речку» – так в войсках именовали поездки в Чечню. Тогда как раз вовсю гремела вторая чеченская компания, и почти все, кто служил в округе, стали мотаться в командировки. К концу двухтысячного за Тереком побывали почти все. Каждые три месяца туда улетала новая группа. Вот только возвращались порой не в полном составе. Кто-то выбывал из строя, надолго обосновываясь в госпитале, а кого-то привозили домой и в цинковом ящике…

Иван, как мог, старался отвертеться от этих опасных вояжей. Отлынивал под любыми предлогами, несмотря на презрительные насмешки сослуживцев, к тому времени по разу, а то и по два побывавших на передовой. В глубине души он понимал, что празднует труса самым подлым и бесчестным образом, но ничего не мог с собой поделать: при слове «Чечня» перед глазами вставали ужасающие кадры невзоровского «Чистилища», где беззащитных бойцов играючи расстреливали супермены-боевики, а арабские наемники лихо отрезали головы пленным… Да к тому же не для того он оставался на сверхсрочную, чтобы рисковать жизнью в совершенно чужих для него краях, неизвестно во имя чего!

К счастью, его состояние прекрасно понял Кочубей.

– Насчет Чечни не беспокойся, отмажу, – пообещал начальник. – Если чувствуешь, что не в состоянии туда ехать, – значит, не фиг тебе там делать. Тем более что кое-кто туда рвется постоянно, видимо, не навоевался еще…

Под кое-кем подполковник подразумевал, естественно, тезку Шаховцева. Чапенко терпеть не мог сидеть в Москве и постоянно стремился смотаться в командировку, причем туда, где было всего опасней и горячее. Оттуда он привозил уникальные снимки, которые впоследствии приносили капитану известность и различные премии на выставках.

Кстати, насчет командировок в Чечню Кэнон сам предложил Шаховцеву определенный бартер: капитан летает туда за себя и за него, а он, Иван-младший, берет на себя львиную долю писанины и, разумеется, работу на войсковых мероприятиях на Большой Земле. В том числе и взаимодействие с гражданскими журналистами, которых Чапенко не переносил на дух.

На том и порешили. Тем более, что и здесь работы хватало с избытком. И не только в виде пиара родимых войск и других и других «эмвэдэшных» контор. Офицеров пресс-службы, как и остальной служивый люд, припрягали на различные дежурства и усиления.

12

Кот вновь неслышно возник посреди кухни и требовательно мяукнул. Решив, что тот опять просит еды, Шаховцев поднялся и шагнул было к холодильнику, но кот развернулся в сторону двери и опять издал протяжное «Мя-яу!», словно приглашая следовать за собой.

Дойдя до приоткрытой двери туалета, Маркиз встал на пороге:

– Мрря-я-яу!

– Ну и что тебе еще надо?

– Мр-р-р!

Недовольно махнув пышным хвостом, зверь ступил внутрь, к пластмассовому лотку.

«Ясно! Покушал, сходил куда надо, теперь извольте его светлости наполнитель сменить!»

Иван вздохнул, вытряхнул содержимое в унитаз, а затем из стоявшего рядом пакета от души насыпал свежего силикагеля.

– Сделано, ваше величество! – шутливо обратился он к коту.

Тот подошел, тщательно обнюхал свой обновленный туалет и, кажется, остался доволен: мурлыкнув, благодарно потерся о ноги гостя и даже позволил погладить себя. Но когда Шах попытался взять зверя на руки, Маркиз изящно вывернулся и с показной независимостью слинял в коридор.

«Надо же, фон-барон какой! Как обслуживать его светлость, так это будь добр, а потискать – фигушки! Верно говорят, что преданны только собаки, а кошки лишь позволяют себя любить. Вот только почему тогда церковь собак не жалует, а всем этим усатым-полосатым можно в храме шляться? Да, в Писании вроде сказано: «…не давайте святыни псам…» А вот про котозавров ничего ни в Ветхом, ни в Новом Завете не значится… Может, поэтому? Типа, что не запрещено, то разрешено?»

Кстати, вопрос на эту тему он до сих пор не додумался задать ни одному священнику. А зря. Пусть бы объяснили внятно. Или у Катьки бы поинтересовался в свое время. А то про Причастие спросил, а про зверье так и не сподобился…

С Катей, Пашкиной свояченицей, он частенько заводил разговоры о церкви и тамошних обрядах. Особенно после того, как причастился тогда, в девяносто восьмом…