Восприемник

На душе было не то чтобы неспокойно: ее как будто выжигало изнутри ощущение тоскливой обреченности. «Шила в мешке не утаишь – все равно наверх всплывет!» – пришел на память один из любимых перлов крестного. Подобными хохмочками он любил сыпать к месту и не к месту, даже в те минуты, когда было совсем не до смеха.

…С лестницы долетел едва различимый шум открывающихся дверей лифта, и Шаховцев тотчас же неслышно метнулся к двери и приник к глазку. Но в просторном, на шесть квартир, «предбаннике» было пусто. «Это на соседний этаж кто-то пожаловал…» – наконец дошло до него, и он вновь отступил в коридор, чувствуя, как ухает в груди сердце.

Он вдруг поймал себя на мысли, что подобное уже происходило с ним. И не только тогда, четыре года назад, а и многим раньше, в декабре девяносто восьмого… И точно так же, как и в те дни, Иван томился ожиданием расплаты. И, словно пытаясь хоть ненадолго забыть страшную действительность, вспоминал все, что произошло, вновь и вновь мысленно прокручивая все предшествующие этому события, словно надеялся отмотать назад неумолимое время. Отмотать до того самого дня, когда можно было все изменить, поступить иначе.

Все было почти один к одному. Разве что теперь он метался, как по клетке, в чужой квартире, а тогда нервно ворочался на жесткой солдатской койке, проклиная все на свете и в первую очередь себя, по дурости вслед за Крысой сунувшегося к этому чертовому «мерседесу». И еще раньше, когда сглупил, переведясь в институте с дневного на заочное, польстившись на денежную работу, совершенно забыв о вездесущем военкомате. И потом, когда было можно съехать из общаги, став на время недосягаемым для повесток, или, на худой конец, попытаться откупиться от призыва, а он, идиот, послушал крестного и пошел отдавать ратный долг. А ведь как отговаривала его мать, как талдычила ему: «Нашел кого слушать! Вот пошлют тебя в Чечню, и что тогда я делать буду?!»

Впрочем, слово свое восприемник сдержал: ни в какую Чечню Шаховцева не законопатили и даже оставили в Москве. И притом не в какой-нибудь армейской части, где процветали или безумная уставщина, или полнейший беспредел, а определили в знаменитую «милицейскую» дивизию.

Дивизию прозвали так, потому что все, кто служил там, носили не зеленую, а серую форму, как у обычных стражей порядка, да и занимались солдаты практически тем же, чем и менты – вместе с ними патрулировали улицы, дежурили в оцеплении на футбольных матчах, концертах или митингах.

О подобных частях Шах до того момента слыхом не слыхивал и поначалу очень удивился и даже испугался, когда на городском сборном пункте за ним явился не «покупатель» в обычной защитного цвета форме, а молодой милицейский капитан. Держа в руках какую-то папку, он, заглянув в расположение, сурово поинтересовался:

– Шаховцев есть такой?

– Есть… – отозвался Иван.

– Собирайся живо!

Пока Иван запихивал в рюкзак полотенце и зубную щетку с бритвенным станком, остальные с каким-то обреченным сочувствием смотрели на него. Очевидно, они решили, что приятель по несчастью что-то натворил перед призывом и теперь его настигло возмездие. В те годы от армии, особенно среди москвичей, «косили» практически все, за исключением полных, как теперь говорят, лохов, не сумевших ни поступить в мало-мальски захудалый институт, ни накопить на взятку в военкомате. Если кто и шел служить, то это были, как правило, либо единицы, воспитанные в старорежимном духе: «Кто не был в армии – тот не мужик», – либо те, кому светила тюрьма и они намеревались спрятаться от правосудия за забором войсковой части. Кстати, и в числе тех, кто с тревогой наблюдал за Шаховцевым, таковые имелись: рыжий пацан с перебитым носом и блатными повадками подошел к нему и утешающе потрепал по плечу:

– Держись, братан. Много хоть светит?

– Хрен его знает… – неопределенно отозвался Иван.

– Ты, главное, не колись, а сразу в отказ иди: типа, не был, не знаю, не помню… У меня таким макаром кореш «условно» получил.

Шах и сам не знал, за что его забирают прямо со сборного пункта. По идее за ним ничего такого не было. Разве что тот случай неделю назад, когда он сцепился с конкурентами на рынке и накостылял одному из них…

Вот потому, пока он шагал по коридору сборного пункта вслед за милиционером, в сознание нет-нет да и закрадывалась леденящая душу мысль: а вдруг все же тот торгаш-молдаванин заявил на него?

Во дворе их ждал милицейский «УАЗик», за баранкой которого скучал совсем юный водитель в погонах рядового и причудливым треугольным шевроном, на котором был изображен сокол. На удивление, Ивана не запихнули в отгороженный решетками «обезьянник», а велели залезать на заднее сиденье.

– А куда мы едем-то? – опомнившись, наконец-то спросил он.

– Куда положено, туда и едем, – сердито отозвался капитан. – Чем недоволен-то? И так тебя одного, как фон-барона, везут!

– Да нет, просто…

– А если просто, то помолчи! Мало того что меня из-за тебя после суток сюда послали!

Тон милиционера был таким раздраженным, что Шаховцев не решился больше приставать к нему с расспросами.