Восстание

По мере того как день тянулся, он почувствовал тяжелую тишину в воздухе, когда слабая дымка закрыла небо. Казалось, период хорошей погоды подходил к концу. Солнце опустилось к западному горизонту, и косые лучи осветили пейзаж и раскинувшийся на нем огромный лагерь мятежников. Он мог различить темную полосу облаков на севере, и пока он смотрел, он увидел вспышку молнии, паузу, а затем приглушенный раскат грома. Он коротко улыбнулся. Если ему повезет, гроза пройдет прямо над лагерем повстанцев и отвлечет от него внимание. Он улыбнулся при мысли, что оно также насквозь промочит и плетеного человека, и хворост, сложенный у его ног. Более того, если бы шел сильный дождь, размокшая земля превратилась бы в трясину под ногами, копытами и колесами повстанческого войска. Они не добьются особого прогресса (если он вообще будет) до тех пор, пока земля не высохнет, что даст жителям Лондиниума немного больше времени. Он надеялся, что Петронелла и его мать уже покинули город, но было много других, кто остался из чувства долга, нежелания оставлять свое имущество, болезни или немощи, а также тех, кто надеялся продержаться достаточно долго, чтобы заняться грабежом домов тех, кто уже бежал до прибытия мятежных бриттов. Это также позволило бы наместнику Светонию выиграть время, чтобы собрать свои силы для противостояния повстанцам.

Мгновение спустя упали первые капли дождя.

— Пусть дождь будет яростным, — яростно пробормотал Макрон.

Свет быстро померк, хотя до сумерек оставалось еще несколько часов, и дождь шипел тусклым мерцанием, время от времени освещаясь вспышками молний. Гром следовал за ними, потрескивая и грохотая, прежде чем разразиться рокотом, который отзывался в телах тех, кто находился на открытом воздухе, и заставлял их бежать в поисках укрытия. Ветер все усиливался, и по лагерю раздавались крики и визги, пока повстанцы пытались найти убежище. Те, кто урвал себе палатки или сделал импровизированные укрытия, боролись за то, чтобы их не сорвало ветром от креплений на деревьях или колышков и не унесло во тьму ночную. Среди лошадей и тяглового скота царило смятение, а ржание, рев и лай конкурировали с криками людей и испуганным плачем детей.

Макрону было мало комфорта под днищем колесницы, поскольку вода капала через щели между досками прямо над ним. Тунику ему не вернули, а обнаженное тело было открыто прохладному ветру и лившему на него дождю. Все то время пока солнце садилось, он лежал и дрожал. Однако его настроение поднялось. Такая буря пошла на пользу ему и Риму и во вред их врагу. Поскольку буря продолжала бушевать, несколько воинов, которым было поручено охранять его, отступили в палатки, сгруппированные вокруг палатки Боудикки, а из трех оставшихся бриттов двое прижались к стволу дуба в двадцати шагах от него, а последний остался охранять колесницу, несомненно, вытащив короткую соломинку.

Макрон протянул скованные руки к пояснице, кряхтя от напряжения. Пальцы его правой руки проникли под складки набедренной повязки и под тугую веревку, которая их удерживала. Затем кончик его указательного пальца нашел металл короткого лезвия, и он провел рукой вокруг ножа, пока не получил хороший захват, прежде чем высвободить его из набедренной повязки и поднести к себе.

Прежде чем продожить, он отдохнул, чтобы убедиться, что его движения не привлекли чьего-либо внимания. Ноги воина, стоящего рядом с колесницей, не двинулись с места. Перевернув нож, он приставил рукоять к концу штифта, которым железный обруч был скреплен вокруг его левого запястья, затем отвел его назад и сильно ударил. Звук был пугающе громким для его ушей, и он замер, глядя на охранника. Мгновение спустя раздалась еще одна ослепительная вспышка молнии и почти сразу же послышался оглушительный раскат грома той грозы, разбушевавшейся прямо над головой. Макрон ударил снова и снова, а затем остановился, когда раскаты грома затихли. Ощупывая пальцами, он почувствовал, что головка штифта теперь находится на одном уровне с запорной планкой.

Теперь началась самая сложная часть. Приложив острие ножа к штырю, он начал прижимать его настолько уверенно, насколько мог, помня о том, какую травму он мог нанести себе, если лезвие соскользнет и острие вонзится в его левую руку. Сначала штифт держался твердо, затем он почувствовал, что он слегка поддался, и начал нажимать сильнее, пока он слегка не качнулся, и острие лезвия не ударилось о прорезь. Переместив нож туда, где выступал другой конец штифта, он высвободил его, и мгновение спустя кандалы со слабым лязгом разошлись на части.

Он с тревогой взглянул в сторону воина, но реакции снова не последовало. Свободной рукой он быстро снял второй кандал, а затем освободил и ноги. Нож был слишком мал, а его лезвие слишком тупо, чтобы его можно было использовать в борьбе с охранником, поэтому он отложил его в сторону и взял кусок веревки, который отрезал от креплений набедренной повязки.