Восстание

— Можно с уверенностью сказать, что Хабаровск продержится не дольше четырех-пяти дней. Там собрались значительные силы: чехи, японцы, отряд русского казака Калмыкова и наш 27-й полк…

— Как в городе?

— Сейчас спокойно, но только вчера закончилась забастовка рабочих. Они бастовали восемнадцать дней.

— Требовали повышения заработка?

— Требовали увода войск союзников и освобождения арестованных членов Владивостокского Совета… Пришлось принять меры…

— И теперь спокойно? — спросил генерал.

— Теперь спокойно.

Мимо «Томаса» проплывало большое судно с огромными черными трубами. Оно нещадно дымило, и воздух над «Томасом» становился сизым, как при пожаре. Все повернулись к борту и смотрели на проходящий корабль.

На палубе тесной толпой стояли люди, окруженные частой цепью конвоиров. И конвоиры и арестованные были в одной и той же форме — в форме чешских войск.

— Кто это? — спросил генерал, нахмурив брови.

— Арестованные чехи. Их везут на остров Дундас и будут там содержать под стражей. Они отказались драться против русских большевиков.

— Их много? — поспешно спросил Грэвс.

— Два полка…

2

Уссурийский фронт держался уже два месяца. Красногвардейцы без сражений не сдавали ни одного шага земли. В помощь отрядам, отступившим из Владивостока после боя с поднявшими мятеж частями чешского корпуса, подходили свежие силы: через тайгу пробирались сучанские горняки, прибывали добровольцы, крестьяне Тихоновской волости и Приамурья.

Плечо к плечу вместе с красногвардейскими отрядами дрался против полков интервентов отряд чехословацкой революционной Красной армии. Во время сражения под Никольск-Уссурийском на защиту русской революции поднялись бывшие военнопленные — австрийцы, мадьяры и немцы.

Во Владивостоке уже развевались флаги оккупантов: американцев, англичан, японцев и французов, а в Хабаровске еще заседал 5-й съезд Советов Дальнего Востока.

Съезд избрал Дальсовнарком, состоящий из двадцати двух большевиков. Дальсовнарком выпустил воззвание:

«Ни одной пяди земли своей социалистической родины не уступим без боя. Если же под напором огромных вражеских сил мы должны будем отойти с занятых нами позиций, то сделаем это в последнюю минуту для того, чтобы, собравшись с силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов».

Листовка Дальсовнаркома на фронте передавалась из рук в руки. Попала она и в пулеметный взвод отряда чехословацкой Красной армии.

Листовку читали на походе. Читал ее и переводил товарищам Вацлав Хвало — высокий сутуловатый человек с тонким остроносым лицом и с волосами, отросшими почти до плеч. Длинные волосы и острый взгляд делали его похожим на художника.

Ноги у Хвало были стерты в походах, и при каждом шаге он морщился, словно ступал по битому стеклу.

— Огромные силы… — сказал идущий рядом с Хвало маленький Ян Крайчек. — Зачем писать о силах? Нужно драться… Зачем мне думать, какие у них силы…

— Чтобы знать, что придется делать, — сказал Хвало.

Остальные девять бойцов молча прислушивались к разговору товарищей.

Пулемет постукивал колесами по шпалам. Его катили по насыпи двое бойцов в серых кепи и с расстегнутыми воротами рубах. Шеи у бойцов были багрово-красными и лица лоснились от пота.

Августовское солнце палило. Все кругом было залито желтым слепящим светом: и горячие рельсы, и белые хаты, и фруктовые сады у хат. Поспевающие сливы на отяжелевших ветвях просвечивали насквозь, как восковые.

— При хорошей позиции десять хороших парней могут держать тысячу солдат врага, — сказал Ян. — У нас здесь много хороших позиций…

— И у нас много хороших парней, — сказал Хвало. — Мы все коммунисты, но не надо забывать, что хорошие позиции есть и у них.

— Но у них нет хороших парней, — сказал Ян.

— Зато у них много прохвостов, а когда прохвостов много, это тоже сила… — сказал Хвало.

Некоторое время они шли молча, и колеса пулемета постукивали по шпалам.

Разъезд был пуст. На путях не было ни паровозов, ни вагонов.

Бойцы спустились под насыпь и пошли безлюдной улицей деревушки. Белые украинские хаты переселенцев стояли в зелени сливовых садов.

— Здесь можно отдохнуть. Сюда командир пришлет приказание, — сказал Хвало.

Они подошли к изгороди ближайшего сада и сели в тени деревьев на высокой и уже поблекшей траве.

Хвало снял кепи и рукавом вытер лоб. Потом он откинулся на изгородь и стал смотреть на тупые рыжие носки своих ботинок. Он попробовал пошевелить пальцами ног и поморщился от боли.

— Болят? — спросил Ян.

— Пустяки.

— Я пойду нарву слив, — сказал Ян. — Хорошо бы их нарвать много. Хорошо бы их взять с собой на позицию. Там не будет воды…

Бойцы лежали навзничь и глядели, в жухлое от жары небо.

— Кто пойдет со мной? — спросил Ян.

— Я пойду, — сказал один из бойцов и нехотя стал подниматься с примятой травы.