Восстание на Боспоре

Говоря это, Атамаз выглядел очень живописно. Он разъелся за короткое время, отпустил волосы, бороду сбрил. Костлявое лицо округлилось, на скулах выступил густой коричневый румянец. Он был полон крепчайшего мужицкого здоровья и того лукавого, насмешливого отношения к окружающему, которое имело свойство бодрить людей. Атамаз, будучи старшим среди бывших воспитанников школы, давно выработал в себе умение подчинять своей воле толпу товарищей, не отрываясь от них, продолжая жить с ними одной жизнью и общими интересами. Его любили и побаивались. Видели в нем своего парня и в то же время признавали его превосходство над ними. Друг и ближайший соратник царя, он вошел в роль исполнителя его указаний, превосходя всех старательностью и практической сметкой.

Он успевал всюду. Сутками не ложился в постель и не утомлялся. Ел жадно, пил много, но никогда не напивался допьяна. Отдыхал чаще всего в притоне у Синдиды, но, еле вздремнув, уже спешил по делам. Ходил с воинами по улицам города, выезжал на побережье, рыскал по дорогам. Допрашивал задержанных, проверял в кузницах качество закалки клинков и грозно смотрел на хозяев, если видел, что мечи выходят мягкими или тупыми. Потом шел в портновские швальни, где шили одежду для тысячи воинов, заглядывал на мельницы и прохаживался важно между рядами полуголых парней, что двигали рычагами ручных зернотерок, помогая себе в работе унылым уханьем.

Ежедневно докладывал царю о делах, советовался о том, что делать завтра.

– Я сам отвечу себе, Зенон, – продолжал он. – Злое сердце и преступная душа, равно как и голова, что мыслит худое, не красит никого. Перисада и всех господ и хозяев иссушила их злость, зависть, корысть!

– И не только это, – подсказал Савмак, – но и вечный страх перед народом! Они ночами не спали, а сидели и прислушивались – не идут ли рабы отплатить им за их подлые дела. Они трепетали в страхе перед теми, кого держали в цепях.

– Хо-хо-хо! – рассмеялся Атамаз, видя, как ежится от их слов Зенон. – Вот это верно! Боялись, что рабы пожалуют к ним во дворцы! И рабы пришли, явились за оплатой, и все взяли сразу! За голод и цепи, за вырванные языки и выломанные кости… Мало мы еще взяли, Зенон, возьмем больше!

С этими словами Атамаз потряс своим шишковатым кулаком по направлению пролива, за которым собирались шайки Олтака и Карзоаза для расправы с освобожденными рабами.

– Эй, друзья! – крикнул он проходящим воинам. – Там, за проливом, хозяева куют для нас новые цепи, хотят вытянуть из нас жилы, выжечь глаза за то, что мы увидели свободу! Но и мы куем мечи и точим стрелы! И будем драться за свою волю так, как еще никто не дрался! И победим врага! Не так ли, братья?

Многоголосый клич тысячи глоток был ответом на слова Атамаза. Воины прихлынули ближе. Они с жаром внимали молодецкому призыву своего воеводы, и сердца их наполнились жаждой борьбы. Зенон притих и поочередно смотрел то на двух богатырей, то на их войско. Их ярость и решительность были ему непонятны. Эти люди казались ему первобытными варварами, исполненными той дикой энергии, пора которой для эллинского мира прошла. Откуда в них эта страсть, что за огонь брызжет из глаз их, когда они говорят о борьбе за свободу?!

Грек невольно попятился от этих демонов крови и разрушения. О, если поднимутся рабы всех государств, они не только сметут с лица земли своих хозяев, они возьмут штурмом небеса и сами станут богами!..

Рассудочный, размягченный поздней эллинской культурой, Зенон терялся перед гением страстей народных. Атамаз и Савмак представлялись ему не людьми, но великанами с огнем вместо души. И сами они были не из плоти и крови, а из того железа, что ковали их братья в дымных кузницах, только железа, ожившего на страх и торе эллинам!

«Неужели Гликерия, девушка хорошего происхождения, не боится оставаться наедине с этим варваром, что превратился в демона? – думал Зенон. – Ведь это не мужчина, а страшный андрофаг, он может разорвать на части и пожрать кого угодно!..»

Войска уходили, шевеля копьями в утреннем воздухе. Атамаз подозвал своего подручного, ловкого парня из портовых рабов, и приказал начать смену ночных постов, разбросанных по берегу. Дни и ночи сотни глаз пытливо всматривались в морские дали, ожидая незваных и недобрых гостей с той стороны Боспорского пролива.

– Закончишь смену постов, – наказывал он, – сам поешь и тогда пойди дозором возле порта, все закоулки осмотри! А потом зайдешь к Синдиде. Я там буду.

– Слушаю и повинуюсь!

Празднование победы закончилось. Начались трудовые будни, полные тревог и суеты. Всюду чувствовалась лихорадка подготовки к новым испытаниям. Молодая власть показала себя очень деятельной, даже суровой. Порядок в городе и деревне соблюдался строгий.