Восстание на золотых приисках

Они отправились в китайский квартал. Макфай жил в сравнительно добротно построенном сарае, который был брошен хозяевами после прибытия китайцев. Стараясь не привлекать к себе внимания, Дик и Шейн свернули на тропинку, по шатким доскам перебрались через булькающую грязь и приблизились к сараю. Сквозь щели в стенах наружу пробивался слабый свет. Они постучались в дверь, и Макфай впустил их с такой быстротой, словно поджидал их, стоя у входа.

— А, вот и вы! — Он потёр костлявые руки. — В самое время. Люблю разумных людей. Потому что я и сам разумный человек. Не старайся пробиться сквозь тернии. Да, Библию я знаю. Не старайся пробиться сквозь тернии. Это ещё никому не приносило пользы. В этом коротком совете скрыта мудрость, высшая мудрость. Я снимаю перед ней шляпу. И я рад видеть, что вы, молодые люди, не собираетесь делать глупости. Садитесь.

Он указал им на неотёсанную деревянную скамью, а сам уселся в старое кресло, из-под обивки которого торчали пучки конского волоса. На столике рядом с креслом стояла лампа, и свет, падавший на лицо старика, подчёркивал его отвратительное уродство — запавшие глаза, густые косматые брови, длинный тонкий нос, тонкие бледные губы. Растрёпанная борода была грязно-жёлтого цвета, с густой проседью.

Дик и Шейн молча глядели на него, но он, казалось, больше не собирался говорить. Он сидел, что-то бормоча себе под нос, иногда кивая головой и потирая сложенные руки.

— Послушайте, Макфай, — начал наконец Шейн, тщетно ожидавший, что тот скажет ещё что-нибудь. — Мы хотим выяснить ваше предложение.

— Да, да, выяснить, — мягко и вкрадчиво сказал Макфай. — Именно так. Выяснить. Если хотите, можете курить, молодые люди.

— Вы говорили о браслетах, — продолжал Шейн, твёрдо решив так или иначе довести дело до конца. — Что вы имели в виду?

Макфай не поднял глаз и только пошевелил сложенными пальцами на коленях. Дик и Шейн ожидали, что он опять скажет какую-нибудь раздражающе двусмысленную фразу. Но он опустил веки и по-прежнему мягко ответил:

— Ну конечно наручники. Наручники, которые защёлкнулись на ваших запястьях после того, как вы были арестованы за буйное поведение. Наручники, распиленные вашим молодым дружком после того, как он напал на полицейских её величества, которые находились при исполнении обязанностей, и набросился на офицера, который теперь в госпитале. Конечно, наручники.

Дик и Шейн, уже привыкшие к тому, что он ходит вокруг да около, были озадачены этими прямыми словами.

— Я уплачу вам за них десять фунтов, — с усилием произнёс Шейн, скрипнув зубами.

— Двадцать фунтов, — поправил Макфай прежним мягким, бесстрастным голосом.

— Я не могу достать двадцать, будь вы прокляты, — теряя терпение, сказал Шейн.

— Двадцать фунтов, — повторил Макфай; лицо его искривилось подобием улыбки, он поднял указательный палец и укоризненно погрозил Шейну. — Мы сговорились на двадцати фунтах. Не стыдно вам пытаться обмануть бедного, беззащитного старика?

— У меня их нет! — воскликнул Шейн.

— Кто может достать десять, может достать и двадцать, — спокойно ответил Макфай. — В банках и в кассах лавочников их сколько угодно.

— К тому же, — продолжал Шейн, пропуская мимо ушей совет Макфая, — откуда нам знать, что вы будете держать язык за зубами после того, как вернёте наручники? Вы всё равно сможете пойти и донести на нас.

— Конечно, мог бы, — кивнул головой Макфай. — Только я не пойду на это. Я — деловой человек. И конечно, не я — главный. Я только исполнитель, который должен сбыть наручники. Я буду нем как рыба. А так, как вы говорите, дела не делаются. Это уничтожило бы торговлю. Не осталось бы доверия. Спросите любого банкира или лавочника. Они вам скажут, мистер Корриген, что ничего нет ценнее в делах, чем это самое доверие, о котором вы сейчас говорили. — Он снова погрозил пальцем. — Платите, и вы в безопасности.

Шейн молчал, и через некоторое время Макфай опять забубнил:

— Власти уже схватили трёх человек по подозрению; теперь им требуется кто-нибудь, против кого есть настоящая улика. А распиленные наручники и есть настоящая улика. Такая, какую любят судьи и присяжные. У властей глаза на лоб полезут, если кто-нибудь явится к ним с чистеньким вещественным доказательством и скажет: «Посмотрите, что спрятали при мне Дик Престон и Шейн Корриген под кучей пустой породы». Это было бы получше любых свидетельских показаний. Кто может с уверенностью сказать, кого именно он видел во время свалки, при которой тысячи людей орали как оглашённые? Адвокаты живо заговорят об ошибках и алиби, присяжные скажут: «Это дело подстроенное». А вот наручники заставят мельбурнских присяжных иначе отнестись ко всему. Не так ли? Какой смысл идти и заявлять, что кто-то видел, как двое ребят закапывали наручники? Полиция сразу спросит: «Ну а где наручники? Где улики? А?»

Закончив свою длинную речь, Макфай чихнул, закашлялся и стал шарить под столом. Нащупав бутылку, он вытащил её и поднёс ко рту, потом, отпив глоток, поставил бутылку на место и вытер рот волосатой тыльной стороной руки.