Восстание против современного мира

Естественным следствием этого становилось то, что для традиционного человека всякий разговор о законах и требование их соблюдения, если они имели чисто человеческое происхождение —индивидуальное или коллективное —представлялись чем-то совершенно неведомым и даже нелепым. Любой закон, объективно считающийся таковым, должен был иметь «божественный» характер: если его признавали таковым, тем самым признавая и его происхождение из нечеловеческой традиции, то авторитет этого закона был непререкаем, он расценивался как нечто непоколебимое, непреклонное и неизменное, не допускающее обсуждения; любое нарушение закона представляло собой не столько преступление против общества, сколько, прежде всего, имело характер богохульства, святотатства (ασέβεια) —действия, предопределяющего духовную судьбу самого виновника и тех, с кем он был социально связан. Вплоть до Средневековья мятеж против власти и имперского закона считали религиозной ересью, а мятежников —еретиками, врагами собственной природы, восставшими против закона самого своего естества.

[88] Тех, кто нарушал законы касты в том смысле, о котором речь пойдет чуть далее, в арийской Индии сострадательно называли павшими—теми, кто пал. Полезность такого закона в современном понимании, то есть как материальной общественной пользы, никогда не служила истинным критерием: конечно, эта сторона также учитывалась, однако ее считали второстепенной или дополнительной. Кроме того, существует полезное и полезное, и понятие пользы, которое служит современному человеку последней инстанцией в материальном смысле, традиционно имело значение средства, которое оправдывалось служением более высокой цели. Но повторим, что чтобы быть полезным в указанном смысле, требовалось, чтобы закон был чем-то большим, нежели простыми изменчивым порождением человеческой воли. Если его власть была установлена свыше, это удостоверяло его пользу и действенность, включая те случаи, когда опыт в самом грубом и непосредственном аспекте не подтверждал этого и даже с некоторой точки зрения опровергал его пользу, поскольку «сложны и неуловимы изгибы Небесного Пути». Так в традиционном мире система законов и обрядов всегда была связана с божественными законодателями или с посредниками божественного, в которых в различных формах проявляет себя, в зависимости от конкретной земли и народа, «Владыка центра» в указанной функции «царя справедливости». И даже в поздние времена, после введения принципа голосования, формально традиция частично сохранялась, так как решение народа не всегда считалось достаточным, и для того, чтобы новые законы вошли в силу, требовалось одобрение первосвященников и благословение богов[89]

.

Кроме того, поскольку законы и учреждения были даны свыше, то, как таковые, в рамках всякого подлинно традиционного устройства общества они были устремлены ввысь. Политическое, экономическое и общественное устройство, создаваемое во всем лишь для временной жизни, свойственно исключительно современному миру, то есть миру антитрадиционному. С точки зрения Традиции смысл и конечная цель государства были в некотором роде трансцендентными, не ниже тех, на которые позднее притязала католическая церковь на Западе: государство было явлением высшего мира и путем в него. Само слово «государство» (лат.

status, от греч. ίοτάναι

«оставаться»), если даже эмпирически и ведет свое происхождение от той формы общественной жизни кочевых племен, которая складывалась у них на постоянной стоянке, тем не менее, может отражать и высший смысл, свойственный порядку, нацеленному на иерархическое соучастие в духовной «устойчивости», в противоположность временному, неустойчивому, изменчивому, хаотическому и партикуляристскому характеру, присущему натуралистическому существованию; [90] то есть порядку, являющемуся практически действенным отражением мира бытия в мире становления, что подтверждают уже упомянутые ранее слова из ведического царского посвящения: «Незыблем весь мир живущих и столь же незыблем этот царь людей». Поэтому с традиционными империями и государствами нередко связывали символы «центральности» и «полярности», которые, как мы уже видели, связаны с архетипом царственности.