Восстание против современного мира

В качестве типичного примера созерцательного аскетизма можно привести первоначальный буддизм —как потому, что он представлял собой чистую систему техник, в которой отсутствовал «религиозный» элемент, так и потому, что пронизывающий его дух далек от всего того, что можно было бы вообразить об аскетизме. Прежде всего, буддизм не знает никаких «богов» в религиозном смысле этого слова: боги —это силы, которые, как и человек, нуждаются в освобождении, и, таким образом, «пробудившийся» превосходит как людей, так и богов. В буддийском каноне говорится, что аскет освобождается не только от человеческих, но и от божественных уз. Во-вторых, согласно исходной форме буддизма моральные нормы являются простыми инструментами на службе объективной реализации надындивидуальных состояний. От всего, принадлежащего миру «веры» и связанного с эмоциональным моментом, необходимо воздерживаться. Фундаментальным принципом метода является «знание»: обратить знание нетождественности Себя чему-либо другому (будь то «Всё» или теистически понимаемый мир Брахмы) в огонь, который стремительно пожирает любое иррациональное отождествление с чем-либо обусловленным. Финальный исход, кроме негативного обозначения (нирвана как «прекращение беспокойства»), в полном соответствии со спецификой пути выражается как «знание» —это бодхи то есть знание в высшем смысле сверхрационального прозрения или освобождающего знания, как в «пробуждении» ото сна, обморока или галлюцинации. Едва ли стоит говорить, что это не эквивалентно угасанию силы или чему-либо подобному растворению. Растворить узы означает не раствориться самому, но стать свободным. В буддийском каноне очень часто встречается образ того, кто освободился от любых оков, человеческих или божественных, в высшей степени независимого и идущего куда он пожелает. Этот образ сопровождается всеми видами символов мужественного и воинского характера наряду с постоянными и явными отсылками не к небытию, а к чему-то высшему по отношению как к бытию, так и к небытию. Будда, как известно, принадлежал к древнему роду арийской воинской знати, и его доктрина —представляющая собой «доктрину знати, недосягаемую для простолюдинов» —сильно отличается от какого-либо мистического эскапизма. Напротив, она пронизана чувством превосходства, ясности и духовной неукротимости; сам Будда — «свободный», «познавший», «высочайший», «повелитель», путь которого не знаком «ни людям, ни духам, ни богам», «Величайший, герой, великий победоносный пророк, бесстрастный, Господин возрождения» —в оригинальных текстах называется «Пробужденным».

[340] Как мы уже сказали, буддистское самоотречение имеет мужской и благородный характер и продиктовано силой, которая обусловлена не нуждой, а волей к преодолению нужды и к воссоединению с абсолютной жизнью. И когда современные люди, которым известна только жизнь, смешанная с не-жизнью, которая в своем беспокойстве являет иррациональные черты подлинной «одержимости», слышат упоминание о состоянии «Пробужденного» (нирване), то есть об угасании одержимости, соответствующей «большему, чем жизнь», сверх жизни, они не могут не отождествлять ее с «ничем»: ибо для одержимого не-одержимость (нирвана) обозначает отсутствие жизни, ничто. По этой причине только естественно, что современный дух отнес ценности всякой высшей аскезы к «преодоленным» вещам прошлого.

В качестве западного примера созерцательного аскетизма можно привести в первую очередь неоплатонизм. Фундаментальный аспект аристократической аскезы обозначен словами Плотина «богам следует прийти ко мне, а не мне —к ним». [341]

Также в своем изречении «Мы созданы по образу и подобию богов, а не добрых людей —наша цель не в том, чтобы избежать греха, а в том, чтобы стать богом» [342] Плотин определенно превзошел ограничения, установленные моралью, и использовал метод внутреннего упрощения (άπλώσις) в качестве способа освобождения от всех обусловленностей в том состоянии метафизической простоты, в котором возникает

видение. [343] Посредством этого видения — «присоединившись как центр к центру» —возникает приобщение к той ясной реальности, по сравнению с которой любую иную реальность можно охарактеризовать как «больше не-жизнь, нежели жизнь», [344]

и в которой чувственные впечатления предстают как сны, [345] а телесный мир —как место «совершенного бессилия» и «неспособности быть» [346] .