Еще одной темой, пронизывающей все творчество Н. Моршена, является тема выбора и свободы личности. «За каждой гранью свое мирозданье», – утверждает поэт. Однако, прославляемое поэтом «своеволье» не имеет ничего общего с индивидуализмом: о чем Моршен прямо говорит в стихотворении «Поиски счастья», интересного еще и своим графическим построением:
Начиная со стихотворения «Раковина» первой книги поэта, тема включенности человека в природу и космос сопрягается у Моршена с темой поэта и поэзии. Образ поэта, преодолевшего стихами тяжесть земной оси и победившего время, сравнивается с былинкой, которая пробивает бетон.
В стихотворении «Многоголосый пересмешник», открывающем сборник «Эхо и зеркало», пение птиц сравнивается с поэзией. Поэт, утверждает Моршен в триптихе «Недоумь-слово-заумь», – связующее звено живой природы и вечности. «На человеческий язык / Речь духа переводит лира». Стихи открывают тайны вселенной, как ключом открывался сказочный сезам, говорит Моршен и, будучи физиком, воплощает это в формуле:
После 1987 года, когда поэт перенес серьезную болезнь, он умолк почти на 10 лет. И лишь в канун своего 80-летия создал два новых стихотворения, используя его выражение, самой высокой пробы: «Подражание Р. Фросту» и уже упоминавшееся «Поэтов увлекали прорицанья……
Характерно, что и последние сборники поэта завершаются обращением к языку,
О характерной для Моршена приверженности к борьбе, к жизнерадостному восприятию мира свидетельствует и выбор имен и произведений американских поэтов, переведенных им для журнала «Америка».
Певец явной «свободы и для зверей и для людей», Н. Моршен выбирает для переводов стихи Оливера Холмса, Генри Лонгфелло, Джемса Лоуэлла, Франсиса Хопкинсона, восславивших американскую революцию. Философ-оптимист, он обращается к стихам Г. Торо, У. Уитмена, Р. Фроста, Р.П. Уоррена и других практически неизвестных русскому читателю американских поэтов о природе, любви, красоте жизни, о сильных и мужественных людях. Даже если речь идет о смерти, как в стихотворениях американцев Марка Стренда («В самом конце»), Рэймонда Кавера («Что сказал доктор») или англичанина Джона Мейсфилда («Морской волк»), их лирический герой сохраняет стойкость и готов даже в предсмертный час «в море пуститься опять, в привольный цыганский быт».
Несокрушимый оптимизм, редкий для поэзии русской эмиграции, вызвал к жизни и особые художественные формы поэзии Моршена.
Ритмику Моршена отличает динамическая энергия, создаваемая четкими повторами ударений в параллельных стихах, короткими фразами, нарастанием от сборника к сборнику использований тире, вопросов, восклицаний.
Живая жизнь передается у поэта олицетворениями и метафорами: тростник отточен словно сабля, уходит осень по тропинке, земля под дождем от страха мякла, созвездья ночью искры мечут, ручей – поэт подпочвенный; галки вьются, как слова; луна, разжиревшая за день; река и ночь струятся вдохновенно и торжественно, как старые стихи; тень – кошка, парчой тропу одели огнелистые дубы; клены перелистывали многотомный свод небес. Во всех этих олицетворениях и сравнениях природа, человек, поэзия слиты воедино.
Стремление раскрыть диалектику явлений, заставить звучать заново привычные слова приводит поэта (и чем дальше, тем больше) к разделению слов на слоги (свое-волье; под-снежник, боли-голов, чаро-действо, благодаря, оче-видным и т. п.) или образованию необычных новых словосочетаний (не водопад – а водокап, не травостой – а траволяг). Классическим примером мастерства словообразований Моршена является стихотворение о снеге «Белым по белому».
Иронический, но отнюдь не скептический, оттенок придают стихам поэта использованные им в своеобразном соединении технические термины XX века (сокровищница генная, электромагнетизм, термодинамика) и просторечия типа ахи-охи, тары-бары, фигли-мигли; тру-ля-ля и те-те-те.
Оживляют стихи и придают им динамику звукоподражания птицам, эху (зин-зи-вер; чьи-вы, чьи-вы; питть-пить-пить и др.).