— Вот именно! Витя, ты же знаешь каково это терять того, кого любишь. Я думал ты поймешь, ведь мы, как мне показалось, тоже тебе дороги. Я понимаю, почему ты не хочешь нас отпускать, но дорогие нам люди должны быть отомщены. И не дав нам ружье ты точно потеряешь нас.
— По вашей логике и я сам заслуживаю смерти. — ответил Витя — Выходит и я предал родных тем фактом, что не отомстил самому себе. И ты… Легко забыть свои проступки, да, Антон? А ты попробуй простить и забыть чужие.
— Это другое. Никогда я не прощал себе свои прегрешения. Но теперь я вижу возможность искупления для себя и для Алисы, и даже для тебя, если ты дашь нам ружье.
— Собираешься отвечать насилием на насилие. Тем самым ты только замыкаешь круговорот. По какому праву ты собрался вершить справедливость?
— По праву рождения. Решать кому умереть, а кому нет теперь основа моей жизни. И если смерти неизбежны, то почему они должны быть хаотичны. Почему я должен нести ответственность лишь за совершенное мной зло? Я могу изменить положение вещей, стоит лишь убрать ключевую фигуру. Сколько всего плохого сделал Стас, и сколько еще сделает? Как только он умрет, и его наследие тоже сгинет вместе с ним. Без убежищ Альг'гаил будут умирать согласно естественному порядку вещей и на улицах станет безопаснее для живых.
— Глупость. Ты говоришь об естественном порядке вещей, о добре и зле, но я вижу в тебе страх. Ты попал в мир построенном на отношении хищник-жертва, и тебе страшно. Я чувствую, как ты боишься меня. — Виктор, сверля взглядом приблизился к Антону и тот инстинктивно отдалился — Ты боишься стать жертвой, и больше всего боишься Стаса, как хищника высшего порядка.
— Тогда я сам стану высшим хищником. — Выпрямив спину Антон свысока уставился на Виктора
— Наконец я раскрыл твою суть. Ты захотел избавиться от тех, кто сильнее тебя из страха. Ты как зверек, загнанный в угол, который от отчаяния нападает на своего преследователя. И месть здесь уже не при чем. Но на самом деле тебе есть куда прятаться и куда бежать. Антон, Алиса, прошу, оставьте эту идею, у вас нет шанса выжить.
— Я не могу, это дело чести. Это долг перед Мишей. — ответила Алиса
— Больно много чести было до этого в твоей жизни… Я не смогу вас переубедить, верно? Тогда я иду с вами.
— Нет, Вить. Ты же сам сказал, что это самоубийство.
— Вот именно. Если вы умрете, то до самого конца я буду винить себя в вашей смерти, за то, что позволил вам пойти на самоубийство. Лучше уж умереть вместе, тем более, что звезды складываются по-всякому. Как знать, может и есть шанс выжить… Ружье под половицами шестого кабинета.
Виктор отвел их к шестому кабинету и достал из-под треснутых половиц, на которые, не зная всей подоплеки никто бы и не обратил внимания, старое двуствольное ружье и коробку патронов. Но предупредил:
— Это дробь на уток. Даже человека ею убить тяжело. Так что, стрелять только в упор.
— А мне по-другому и не хотелось. Хочу видеть его смерть.
— Ты изменился, Антон.
— Аскун ин'тур дюр.
— Что?
— Ничего. Просто в голову взбрело… Теперь нужно зайти в убежище к Вале — там должны быть инструменты чтобы сломать кольцо.
Следующий рассвет должен был определить судьбу всего в этом городе и потому компания спешила как могла. Не опасаясь выдать себя Антон рвался как гончая сорвавшаяся с поводка иногда переходя на четвереньки в то время как Алиса и Виктор едва поспевали за ним и оставались в недоумении по поводу его поведения боясь, что он забылся и ведет их не в ту сторону. Благо что город N не так велик чтобы в нем заблудиться и поэтому они быстро добрались до заброшенного дома на улице Завалишина. Дверь в подвал была заперта, и никто не реагировал на стук. Но за затемненным окошком просматривалось движение. Валя точно был там, но не решался подойти и открыть.
— Почему твой друг нам не открывает? — спросил Виктор
— Не знаю. Последние дни он ведет себя странно, словно боится меня, хотя до этого был достаточно дерзким, а теперь закрылся и делает вид, что его нет. У меня есть мысли по этому поводу, но, чтобы их подтвердить или опровергнуть нужно попасть за дверь… Он точно боится! Страх витает в воздухе… Хотя, как бы я мог чувствовать? Значит, это не он. Тут есть кто-то еще — кто-то живой.