Восточно-западная улица. Происхождение терминов «геноцид» и «преступления против человечества»

– Поезд ходил трижды в день, но никто не ездил по железной дороге, – пояснила она. – Зато автобус отправлялся каждый час, на нем мы и ездили.

Между национальными общинами особых конфликтов не было.

– Мы были евреями, поляки были поляками, а украинцы знали, что они украинцы. Все были верующие, соблюдали обычаи.

У нее были и польские, и украинские подруги, на Рождество их семью приглашали в польские дома – полюбоваться нарядной елочкой. Летом она ездила в другие регионы Польши – там росли прекрасные леса и многое было не так, как в Галиции. Например, сказала Клара, евреи не столь свободно могли там торговать или путешествовать. И там ее впервые начали обзывать.

Клара с любовью вспоминала старую деревянную церковь на Восточно-западной улице: «Мы жили поблизости».

Среди ее соседей был старый Давид Лаутерпахт (как выяснилось, дядя Герша). Он каждое утро раскланивался на улице с Кларой и ее родителями. Имя Флашнеров тоже было ей знакомо, и имя Лейба, дяди Леона, однако в лицо она его не знала.

– Он держал шинок? – уточнила она.

Улица, где жили Флашнеры с детьми, проходила между ее домом и главной площадью и носила тогда имя Пилсудского.

Немцы появились, но тут же ушли, в точности как описывала Ольга.

– Для нас было облегчением оказаться под Советами: мы так боялись немцев!

В свое время они слушали по радио новости об аншлюсе, а потом до Жолквы добрались несколько беженцев из Вены. Это еще в 1938 году. Семье Клары поручили кураторство над одной такой парой – Розенберги, врач и его жена. Каждую среду Розенберги приходили к ним на ужин. Ни Клара, ни ее родители не верили до конца их рассказам о жизни в Вене.

Когда в июне 1941 года немцы вернулись, жизнь сделалась намного хуже. Одноклассники стали игнорировать Клару, отворачивались, завидев ее на улице.

– Я носила белую повязку, – пояснила она.

Через год они отправились в укрытие под полом у Беков, в доме напротив старой деревянной церкви, – восемнадцать душ, в их числе Гедало Лаутерпахт и супруги Мельман, тоже приходившиеся родственниками Гершу Лаутерпахту.

Клара отчетливо помнила тот день в марте 1943 года, когда их разбудил какой-то шум во дворе, крики и плач.

– Мы знали, что этот день в Жолкве настанет. Было, наверное, три часа утра. Меня разбудил шум, потом выстрелы. Их вели в лес – единственное место, пригодное для братской могилы.

Клара хорошо знала лес, борок, где играла в детстве.

– Чудесный был лес. Там было весело. А теперь мы ничем не могли помочь. Разве что выйти из убежища и присоединиться к ним. Три-четыре раза мы думали, что уже и нам конец. Я была в этом уверена.

Это было 25 марта. Евреев Жолквы, три с половиной тысячи человек, вывели в лес, на склон горы[7], к песчаной росчисти{65}

. Построили и там, в двух километрах от центра маленького города, где прошла их жизнь, расстреляли.

19

Леон ничего не знал о событиях в Жолкве, Лемберге и Вене. Рита к тому времени провела год вместе с ним в Париже, но их положение становилось все опаснее: они принимали меры, чтобы не попасть в очередную облаву на евреев («акцию»). Годом ранее, в июле 1942 года, тринадцать тысяч парижских евреев согнали на Зимний велодром и оттуда отправили в Аушвиц{66}.

Летом 1943 года Леон и Рита получили официальные документы. Два лилипутских удостоверения личности были выданы 6 июля 1943 года в Куррьере, маленьком городе на северо-востоке Франции, где сорока годами ранее произошел самый страшный в Европе завал в шахтах. Удостоверения сохранились в бумагах Леона, каждое снабжено крошечной фотографией и двойным набором отпечатков пальцев – правой и левой руки. Удостоверение Леона под номером 433 указывает местом рождения Лемберг в Австрии, в удостоверении Риты под номером 434 вместо девичьей фамилии Ландес проставлена «Кампер» и подпись явно фальшивая. Гражданство обоих супругов – Франция (тоже неправда), и в фамилии пропущено «г» – «Бухольц».

Удостоверения были складные, дешевые, из тонкого голубого картона. Обратившись в мэрию Куррьера, я выяснил, что эсэсовцы в мае 1940 года уничтожили ратушу на улице Жана Жореса и казнили десятки местных жителей, оказавших им сопротивление. Местный историк Луи Бетремье{67} заверил меня, что удостоверения никак не могли быть подлинными, это почти наверняка подделка: поскольку город стал центром французского Сопротивления, здесь изготавливали множество таких фальшивок. Так я обнаружил связь Леона с подпольем.

20

О жизни Леона в трудный период перед освобождением Парижа американскими войсками мне мало что удалось выяснить. С преподавательской карьерой было покончено, он исполнял какие-то обязанности в еврейской общине. В сохранившихся у матери бумагах об этом ничего не было, но я расспросил тетю Анни (вдову Жан-Пьера, сына Леона и Риты, родившегося после войны), упоминал ли когда-нибудь Леон о том времени, и она показала мне связку документов, которые Леон передал ей перед смертью. Они были упакованы в пластиковый мешок для покупок и оказались неожиданными для меня.