Восточно-западная улица. Происхождение терминов «геноцид» и «преступления против человечества»

Белла часто пела сыну – нехитрые мелодии, например, на стихи русского поэта XIX века Семена Надсона, чье стихотворение «Верь в великую силу любви» отвергало насилие. «Мир, погрязший в грязи и крови, / Верь в великую силу любви!»{269} Творчество Надсона вдохновило Сергея Рахманинова, и как раз в тот год, когда родился Лемкин, композитор превратил другое стихотворение, «Мелодия», в опус 21, № 9, романтическое произведение для фортепиано и тенора, в котором выражалась надежда на лучшее будущее человечества.

По моей просьбе коллега из Беларуси съездил в Озериско – три часа на автомобиле из Минска – осмотреть эти места. Он обнаружил несколько деревянных домов, в каждом – одинокую бабушку. Одна из них, восьмидесяти пяти лет, с улыбкой возразила, что не настолько стара, чтобы помнить Лемкина, и посоветовала сходить на заброшенное еврейское кладбище – глядишь, там найдется какой-нибудь след.

Поблизости от этой деревеньки мой друг заехал в село Мижеричи, где жила аристократическая семья Скирмунтов, издавна владевших знаменитым собранием французских и польских книг.

– Возможно, потому-то мать Лемкина знала столько языков, – прокомментировал мой друг.

Но эти годы не были сплошь безмятежными. Лемкин слышал о погромах и массовом насилии против евреев. В 1906 году, когда ему было шесть лет, в Белостоке были разом убиты сто евреев. Мальчику мерещились вспоротые, набитые перьями из перин животы, хотя этот образ скорее заимствован из стихотворения Бялика «Город резни» с подробным описанием других злодейств, совершавшихся в тысяче миль к югу, в Кишиневе{270}. Там была строка «Набитый пухом из распоротой перины распоротый живот»[16]. Лемкин был знаком с произведениями Бялика{271}, а первым опубликованным трудом самого Лемкина станет в 1926 году перевод с иврита на польский рассказа этого поэта «За оградой». Я нашел английский перевод этого рассказа в Иерусалимской университетской библиотеке – историю первой любви еврейского юноши Ноаха и украинской девушки Маринки, историю враждующих групп.

В 1910 году Лемкины переехали в другой деревенский дом, под Волковыском – главным образом ради того, чтобы дать детям образование, записать их в городские гимназии. Там Лемкин сделался поклонником Толстого («Принять идею значит жить в соответствии с ней»{272}

, – повторял он), а также полюбил роман Генрика Сенкевича «Камо грядеши» о любви в Древнем Риме. Он рассказывал Нэнси Эккерли, что прочел этот роман в одиннадцать лет и спрашивал свою мать, как же полиция не вмешалась, когда римляне вздумали бросать христиан львам. В мемуарах Лемкин затрагивает схожие темы, например, обвинение евреев в «ритуальном убийстве»: это обвинение прозвучало в Киеве в 1911 году, но отразилось и на самом Лемкине, и на его соучениках-евреях – их стали дразнить и преследовать за их религию.

Озериско. Беларусь. 2012

Рафал Лемкин. Белосток. 1917

59

В 1915 году до Волковыска добралась Первая мировая война. В мемуарах – недописанных и к тому же, как я убедился, порой художественно подправленных – Лемкин сообщает, что немцы нанесли ущерб их ферме первый раз в 1915 году, когда явились, а потом в 1918-м, когда отступали, но книги Беллы уцелели. Тем временем сам он, отличный ученик с феноменальными способностями к языкам, перешел в гимназию города Белостока. После окончания войны Волковыск оказался в Польше, и Лемкин, как Лаутерпахт и Леон, сделался гражданином Польши.

Конец Первой мировой войны принес семье Лемкиных горе: в июле 1918 года всемирная эпидемия инфлюэнцы достигла Волковыска, и среди множества ее жертв оказался и младший брат Рафала Самуил.

Примерно в это время, с восемнадцати лет, Лемкин, по его словам, стал размышлять об уничтожении групп как особом преступлении. Первым событием, подтолкнувшим его к этим размышлениям, стало массовое истребление армян летом 1915 года, о чем немало писали в газетах. «Более 1,2 миллиона армян, – так он вспоминал, – убиты лишь за то, что исповедовали христианство»{273}

. Генри Моргентау, американский посол в Османской империи, который затем напишет отчет о львовских убийствах 1918 года, описывал резню армян как «величайшее преступление всех времен»{274}. Россия заговорила о «преступлениях против христианства и цивилизации»{275}, и формулировку подхватили французы, слегка ее исправив, чтобы не задеть мусульман: назвали эту резню «преступлением против человечества и цивилизации». «Народ был истреблен, а виновные остались на свободе»{276}, – писал Лемкин. «Самым ужасным» злодеем в этой истории он называл одного из османских министров – Талаат-пашу.

60