Темные помещения кое-как освещались свисавшими с потолка стеклянными шарами – достаточно, чтобы разглядеть запущенные аудитории, потрескавшуюся и облупившуюся краску на стенах. И все же нетрудно было вообразить, как студенты-правоведы искали в этом храме порядка и правил убежища от холода и конфликтов, завладевших городом. Теперь здесь располагается факультет биологии, декан которого принял нас и проводил в зоологический музей на верхнем этаже. Замечательная коллекция была собрана еще в австро-венгерскую эпоху. Пять залов, наполненных мертвыми артефактами. Мотыльки и бабочки, затем рыба, в том числе ужасающий
– А эти птицы вдохновили новую моду на шляпы в Австро-Венгрии, – пояснил наш гид.
На головах у маленьких черно-желтых птичек – два пера, закручивающихся спиралью, одно влево, другое вправо. В этом выпавшем из истории месте особенно остро чувствовалось отсутствие во Львове музея пропавших горожан, тех, кого давно здесь нет, – поляков, евреев и армян. Зато сохранились великолепная зоологическая коллекция да воспоминания о шляпах, которые носили те, кого уже нет.
Затем нас повели в аудиторию, где учился знаменитый украинский писатель Иван Франко. Она сохранилась в том виде, какой имела в начале ХХ века. Франко, украинский писатель и политический деятель, умер в Лемберге в 1916 году в отчаянной нищете. Теперь на другой стороне улицы, напротив кабинета декана Шуста, стоит памятник ему, и аудитория носит его имя. Постучав, мы вошли. Лекция прервалась, студенты обернулись к нам. Аудитория выглядела так же, как при Лаутерпахте и Лемкине: ряды деревянных скамей, окна во внутренний двор. Яркие солнечные лучи пронзали помещение, конкурируя со светом восьми медных люстр, свисавших с потолка. Изящная и простая комната, светлая, просторная. Место, предназначенное для учебы, – место порядка и спокойствия, структуры и иерархии.
В подобной – а может быть, и в этой самой – аудитории Лаутерпахт и Лемкин изучали право. Осенью 1918 года в этом здании Макаревич прочел последнюю лекцию по уголовному праву Австро-Венгерской империи. В ноябре, когда город захлестнуло насилие, Лаутерпахт уходил с баррикад, чтобы посидеть в такой аудитории. В тот месяц власть менялась еженедельно: австрийцы – поляки – украинцы – снова поляки. Город переходил из рук в руки, а профессор Макаревич продолжал преподавать уголовное право империи, переставшей существовать.
Четыре года спустя, когда на той же деревянной скамье сидел Лемкин, Макаревич вел уже польское уголовное право. Изменилось и освещение – Лаутерпахт посещал занятия в 10 утра, а у Лемкина Макаревич стоял вечером, в пять, – но не менялась аудитория № 13. Можно уподобить ее графу Морстину, престарелому губернатору Галиции из рассказа Йозефа Рота «Бюст императора», который совершал ежедневный обряд перед бюстом императора Франца Иосифа спустя много лет после смерти последнего австрийского правителя. «Монархия, моя старая родина, была большим домом со множеством дверей и комнат для всех людей», – рассуждает граф{291}
. Но ныне «дом разделили, разбили и разрушили»[18].Власть в городе переходила из рук в руки, но Макаревич вел свои лекции. Менялась страна, менялись правительства, и студенты, и сами законы, и все же аудитория № 13 пребывала неизменной. И в более поздние годы, в пору советских законов, а затем немецких указов Ганса Франка и снова советских законов, Макаревич корректировал свой курс с учетом новых реалий. Завершив лекцию, мастер выживания выходил из здания юридического факультета, шел по улице Драгоманова, мимо университетской библиотеки, поднимался в гору, к дому 58, который он выстроил для себя. Входил в дом и оставлял весь внешний мир снаружи.
65
В 1926 году Лемкин защитил диссертацию. Примерно в то же время он закончил перевод повести Бялика и книгу о российском и советском уголовном праве, предисловие к которой написал Юлиуш Макаревич{292}
. Времена были тяжелые – как в политическом, так и в экономическом смысле: маршал Пилсудский совершил переворот и сверг демократически избранное правительство. Однако альтернатива – национальные демократы Дмовского, антисемиты – казалась Лемкину еще хуже.