Восточные страсти

— Наверное, ты права, — сказал он. — Я, правда, никогда не пытался взглянуть на свою жизнь с этой точки зрения. Мне всегда казалось, что я предам Лайцзе-лу, память о ней, если не буду верен ей до конца своих дней. Глупости, конечно. Жизнь нужно проживать, а не перемогаться вполсилы.

Она сложила руки на коленях и устремила отрешенный взгляд сквозь сады к тому месту, где отдельными порослями взошли цветы: розовый островок соседствовал с голубым, а за ними виднелось целое море желтых лепестков. Она так и не ответила ему, и затянувшееся молчание становилось все более тягостным.

И Джонатан вдруг понял, что Молинда предоставляет ему полную свободу выбора: он мог вступить с ней в более близкие отношения, если считал это необходимым, а мог, не уронив мужского достоинства, решить дело по-другому. Она не упускала из виду, что он остается ее работодателем, но и не забывала о том, что он — ее близкий друг и наперсник ее тайн. Приходилось признать, что в любом случае он не сможет до конца дней лелеять скорбь по своей жене. Рано или поздно вынужденный переменить свои взгляды на жизнь, он отведет Лайцзе-лу то место, которое она заслужила, и с этого момента начнет жизнь заново. По всей вероятности, стоило попробовать именно сейчас, а не спустя годы.

Набравшись духу, он коснулся плеча Молинды.

Бронзового оттенка рука с готовностью скользнула в капкан мускулистых пальцев. Они взглянули друг на друга. Все, что нужно, было уже сказано. Они поднялись и пошли в павильон, который служил спальной комнатой Молинды. Джонатан вошел вторым и затворил за собою дверь.

Незаметным движением рук она освободила тело от единственного одеяния, которое свободно соскользнуло на пол, и стояла теперь перед ним в гордом великолепии своей наготы.

Времени на раздумье не оставалось.

Джонатан заключил ее в объятия, и они приникли друг к другу в жадном поцелуе. Где-то в отдаленных уголках своей души он ощутил громадное облегчение, потому что этот поцелуй не вызвал у него воспоминаний о бесчисленных поцелуях Лайцзе-лу.

По мере того как любовное действо развивалось, им становилось все более ясно, что происходящее касается только их двоих и не имеет отношения к тем людям, которых они когда-то любили. Было именно так, как предположила Молинда: она — женщина, он — мужчина, и драму, в которую они вступили, они разыгрывали по собственному сценарию. То, что объединяло их в эти мгновения, принадлежало только им и никак не было связано с чувствами, которые они испытывали к своим супругам.

Они нашли облегчение, к которому оба стремились, и потом, когда страсть их начала остывать, все так же крепко прижавшись друг к другу, они обретали покой. Множество мыслей теснилось в голове Джонатана. Молинда была прекрасна, это не нуждалось в лишних доказательствах, но, что гораздо важнее, она была женщиной, которой он мог доверять безоговорочно, — и в не меньшей степени могла доверять ему она. Ни один из них никогда не сможет предать или по доброй воле причинить вред другому, и они смело могли двигаться дальше, не опасаясь, что на этом пути их поджидает страдание.

К великой радости Джонатана, свисающий с его шеи желтовато-зеленый медальон с изображением Древа Жизни оставался холодным на ощупь. А ведь он никогда не сможет забыть, что в тот миг, когда угасла Лайцзе-лу, медальон внезапно обжег его грудь. Ни в коей мере не будучи человеком суеверным, он, проведя долгие годы в самых разных уголках Востока, хорошо осознавал, что многое здесь останется непостижимым для западного человека. Во всяком случае, у него не было сомнений в том, что дух Лайцзе-лу узнал о его близости с Молиндой и не воспротивился ей. Медальон не накалился от гнева.

— Благодарю тебя, моя дорогая, — прошептал он. — Я всегда буду помнить тебя за это.

— И я тоже буду благодарить тебя всю жизнь, — ответила она полушепотом.

Через какое-то время они встали. Для себя Молинда выбрала платье с шелковым шитьем, доходившее ей до лодыжек, а Джонатану протянула рубашку, которая была чуть покороче в длину и принадлежала когда-то Ша у Вэю. Они облачились в новые одежды и перешли в общую гостиную, где Молинда занялась приготовлением чая.

Джонатан вдруг почувствовал, что впервые со дня кончины жены пребывает в мире с самим собой.

Молинда знала, какой он ценитель чая, и, не дожидаясь просьбы, добавила ему в чашку сахара и немного липового отвара. А потом, помешивая собственный чай, она вдруг подняла на него глаза:

— Думаю, для нас обоих лучше, что ты вскоре возвращаешься в Соединенные Штаты.

Джонатан сразу же понял, что было у нее на уме, и утвердительно кивнул.

— Мы оба одиноки, — продолжала она. — Когда мы вместе, мы можем высекать искры из наших сердец. И было бы слишком просто — чересчур просто и чересчур опасно — позволить себе поверить в то, что эти искры и есть любовь.