Читаем Воздушный снайпер полностью

- Туда, куда влечет нас жребий, - ответил Василий, но, заметив кислую мину на лице Богданова, серьезно добавил: - Летим мы, Ваня, на Красный Гангут.

- Куда, куда? - переспросил Богданов.

- На Ханко или Гангут, как его называли раньше. Слыхал? Тот самый полуостров, который ярчайшей страницей вошел в историю русского флота, - пояснил лейтенант. - У его берегов Петр 1 в 1714 году разбил шведскую эскадру, одержав важную морскую победу.

- Далековато до Ханко, - раздумчиво произнес техник.

- Да, четыреста километров пути, и еще в глубокий тыл к гитлеровцам.

Утром к самолетам приладили подвесные баки. Горючим их залили, что называется, под пробки. Группа взлетела и взяла курс на Ханко.

С полуострова поступали сведения, что положение его защитников еще более ухудшилось, весь этот клочок каменистой земли насквозь простреливается орудиями и минометами. А в воздухе непрерывно идут жаркие схватки с фашистскими асами.

Всю тяжесть обстановки летчики поняли, едва шестерка "ишачков" приземлилась. Сразу начался артналет врага. Самолеты рулили по аэродрому, а вокруг них то и дело взрывались мины и артиллерийские снаряды, разбрасывая мириады осколков. Техники подбегали к машинам и торопливо закатывали их в укрытия. Другие специалисты тут же, прямо под обстрелом, засыпали воронки, сравнивали бугры, укатывали взлетно-посадочную полосу.

Ханковцы научились беречь людей и боевые машины. Все у них было упрятано в скалистом грунте: самолеты, жилье, мастерские, склады, столовые. Вот только сам аэродром укрыть они не могли. Собственно, немного выровненную травянистую поляну скромных размеров, протянувшуюся с востока на запад вдоль южного берега полуострова, лишь с большой натяжкой можно было назвать аэродромом. Западную ее сторону ограничивал маленький ручеек, восточную - хвойный лес, скалы и многочисленные валуны. "И как только летают в таких условиях?" - удивился Василий.

Обстрел аэродрома прекратился неожиданно, и словно из-под земли начали появляться люди. С разных сторон раздавалось дружное "Ура!". Сыпались громкие приветствия. Взметнулись десятки красноармейских шапок. "Гарнизон живет и сражается, несмотря ни на какие трудности. Настоящие герои!" - подумал Голубев.

Отделившись от группы людей, к его самолету быстрыми шагами приближались два человека. Один небольшого роста, в черном реглане, кожаном шлемофоне, другой - в ватной куртке и солдатской шапке-ушанке. Голубев их сразу узнал: первый-командир авиагруппы капитан Алексей Ильин, второй-заместитель командира по политчасти капитан Петр Бискуп. С обоими Василий был знаком, и вот - новая встреча.

- Очень рады, очень рады, что вы прибыли на подмогу!- сказал Ильин, подходя к Голубеву.

Хозяева и вновь прилетевший обнялись. И лейтенант ощутил ту радость, которую испытывает человек, почувствовав себя чрезвычайно нужным другим людям. Она, эта радость, сразу как-то сблизила, сроднила летчика с мужественными защитниками Ханко.

2

Снаряд не взорвался. "Это к счастью", - порадовался Василий. Он спускался в блиндаж, когда у самых его ног шлепнулся тяжелый остроносый цилиндр. Упал, зарылся в твердую землю.

- Здесь, на адском пятачке, постоянно будешь испытывать свою судьбу, - заметил летчик Михаил Васильев, которому Голубев сказал о вражеском "гостинце".

- На судьбу надейся, а сам не плошай, - перефразировав известную пословицу, поправил его Василий.

Он знал многих ханковцев еще по службе под Ленинградом и считал их надежными товарищами. Вообще Голубев разделял всех летчиков на три категории: на случайных, неприспособленных и прирожденных. К первым относил тех, кто попал в авиацию по недоразумению, вследствие юношеского порыва или поиска романтики. Многие из таких, встретив трудности, старались возможно быстрее расстаться с летной работой. Неприспособленным иногда долго не удавалось уйти из авиации, и они оставались "тяжелым грузом" в частях, не продвигаясь вперед в летном деле.

А к третьей категории - к ней, безусловно, принадлежит и герой нашего повествования - он относил летчиков по призванию, страстно влюбленных в небо. Такими здесь, на Ханко, были почти все. Михаил Васильев - стройный, рассудительно-молчаливый лейтенант с застенчивой улыбкой, и Геннадий Цоколаев - прямой и горячий осетин, человек невиданной отваги, и двадцатилетний Дмитрий Татаренко, вместе с которыми Голубев прилетел на полуостров, балкарец Алим Байсултанов, бывший сельский учитель, бесстрашный воздушный боец,

Дни были до предела насыщены событиями, словно страницы остросюжетного романа. На первом же совещании, куда пригласили и вновь прибывших летчиков, капитан Ильин сказал:

- Теперь нас стало свыше десятка, значит, мы уже сила. Но и задачи перед нами большие и разнообразные. Мы должны надежно охранять ханковское небо, наносить штурмовые удары по частям и береговым батареям врага, вести разведку. Словом, предстоит выполнять функции истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков и разведчиков одновременно...

Летчики внимательно слушали командира. Каждый задавал себе вопрос: готов ли он к таким испытаниям? Ответ на него дал следующий же день.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное