Возгарка I (СИ)

Нетвёрдо поднявшись на ноги, я осмотрелся и различил множественные признаки, постигшего нас несчастья: обломки досок, перепутавшиеся с морскими водорослями мотки оснастки, рулевое весло одной из шлюпок и пробитый анкерок, застрявший в расщелине между скал.

Людей — живых или мёртвых — мои новые глаза не нашли. И некая часть меня была благодарна судьбе, что не пришлось смотреть в остывшие лица товарищей и сооружать погребальные насыпи над могилами.

Другая, ранее незнакомая часть, плевать хотела на всякие-там злоключения, мертвецы её не интересовали, да и крабы совершенно не годились…

Я брёл вдоль берега на далёкий свет маяка. Дёсны нестерпимо ныли. Голод выжирал внутренности, путая мысли и заставлял почти выть от изнеможения. Ночной бриз тащил запахи с побережья в море, но порой меня захлёстывало неожиданно изменившимся порывом, и рот наполнялся слюной.

Башня маяка громоздилась на вершине утёса. К ней прилегала жилая пристройка с ветхой крышей, которая лишь чудом пережила шторм. Фонарь бросал на волны длинные полосы света, которые менялись и перемещались согласно предписанной сигнальной схеме.

Ещё век назад вместо этого чуда современной машинерии на вершинах маяковых башен разводили костры, а уголь для жаровен доставляли на вышку в корзине подъёмника. Всё изменил Северо Венченте, ныне прославленный изобретатель, получивший в награду за свой гений вечную жизнь.

Прямо сейчас там, за просторными стёклами фонаря, смотритель крутил ручку, приводившую в движение шестерёнки часового механизма, вращались на катках зеркальные отражатели, насос тянул из резервуара в подвале масло непосредственно к лампе.

Но я опять увлёкся, это самое «сейчас» случилось восемь десятилетий назад. С тех пор Венченте успел осчастливить нас и другими инновациями, в том числе осветительными приборами. Хотя поговаривают, что нынче он вернулся к старому проекту и работает над некой системой линз для маяков, дабы увеличить дальность световых лучей.

Я поднимался по крутому, задернованному склону, порой нетерпеливо помогая себе руками. Запах взбудоражил меня намного раньше, чем я приблизился к башне.

Вонь скотного двора не помешала различить человеческих дух, оставшийся на инвентаре. След его уводил к порогу, сочился из дверных щелей…, но я одернул себя и залез в курятник, как наглый хорёк. Спрашивать разрешения не решился, понимая, что близость живого человека лишит меня остатков выдержки.

Все годы воспитания и муштры пошли прахом, от привитых манер и военной выправки не осталось даже следа, когда я схватил первую птицу и вонзил в неё выскочившие на свободу клыки. Да и какие манеры могут быть у дикого зверя? Птица голосила и била свободным крылом, пока не затихла. Крови в ней оказалось слишком мало, но кур было много…

Шум перепуганных квочек и лошадиное ржание привлекли внимание одного из смотрителей маяка. С фонарём и заряженным арбалетом он приблизился к курятнику. Скрипнула рассохшаяся дверь. Свет резанул меня по глазам, заставив зашипеть. Белые и пёстрые перья медленно оседали на загаженную помётом землю.

— Стой! Кто здесь? — выпалил мужик. — А ну не рыпайся! Выходи на свет, медленно выходи! И руки в гору подыми!

Смотритель прищурился и тут же отшатнулся, разглядев ночного вора с пернатой тушкой в руках. Этот перепуганный дебил нажал на спусковой рычаг. Тетива высвободилась из зацепа, болт скользнул по направляющему пазу и… вонзился в перекладину под потолком.

Я выплюнул пух и хотел объясниться, но маячник попятился и бросился бежать.

Вид удирающей добычи оказался невыносим.

Сорвавшись с места, я вмиг догнал его и повалил в уличную грязь. Он захлебнулся собственным криком, потому что я ещё не умел кусать правильно, и мои клыки разорвали артерию. Горячая, живая кровь окатила меня фонтаном. Она била прямо в глотку, я не мог толком глотать и тоже захлёбывался. Меня пробирала дрожь, ужас от содеянного и одновременное счастье — безумное во мрачной чистоте. Недоступное смертному, если у того всё хорошо с головой.

В дверях появилась супруга смотрителя: по женской простоте она выбежала на крики мужа, хотя следовало немедля запереться в глубинах каменного строения.

— Йонас, что тут у тебя творится?! — выпалила она, запахиваясь в наброшенный на плечи плащ. — О, предки, Йона-а-а-ас!!! — её голос сорвался в вопль.

Я поднял к ней окровавленное лицо и улыбнулся: праздник ещё не закончился.

Как же мне было хорошо… Я упивался багровым заревом свободы, точно всю прошлую жизнь провёл в заточении и лишь теперь, с ноги выбив дверь тесного узилища, вырвался в прохладу ночи, вдохнул полной грудью и больше не нуждался в морали, этике и всех писаных запретах.

Азарт охоты — ничего иного не существовало.

Совершенно потеряв себя в карнавале насилия, я поглощал чужие жизни одну за другой. Их кровь стала моим вином, и как же не терпелось мне откупорить все бутылки, приготовленные для дегустации радушным сомелье.