Вожди и заговорщики

А пока Троцкий был опальным боярином, пользовавшимся тайной симпатией значительной части коммунистов и вызывавшим неподдельный интерес спецов: «как только по ВСНХ пронесся слух, что на заседание президиума пришел Троцкий, весь зал оказался буквально переполненным. Потом смеялись: полный сбор, как на Шаляпина»[142]. Валентинов, поддерживавший курс правого крыла компартии (в том числе — Дзержинского), относился к Троцкому крайне критически: «То, что он делал, ничем не оканчивалось и никому ничего не давало. Он развивал огромную энергию, и все оказывалось несерьезным. В этом трагедия Троцкого»

[143]. Это утверждение противоречит известным фактам. Троцкий был одним из основных (если не основным) организатором красной армии. Уйдя с поста наркомвоена, Троцкий тут же стал «врубаться» в проблемы техники: «Радио — приемники Шотманского изготовления еще так скверно работают, что до усовершенствования денег давать нельзя. А дашь, они наляпают тебе этого типа, поставят в деревне, и будет конфуз»[144]

, — писал он на заседании Политбюро Каменеву. Как руководитель Главэлектро Троцкий был председателем комиссии по строительству Днепрогэса, пробивал (и ведь в итоге пробил) строительство этой мощнейшей станции вопреки сопротивлению Сталина. «Троцкий, форсируя вопрос о Днепрогэсе, забывает о ресурсах, необходимых для этого громадного предприятия? Как бы нам не попасть в положение того мужика, который, накопив лишнюю копейку, вместо того, чтобы починить плуг и обновить хозяйство, купил граммофон и прогорел»[145]. Через несколько месяцев Сталин кардинально изменил свое мнение и стал горячим сторонником Днепрогэса. Было ли дело только в том, что к этому времени Троцкий уже не отвечал за строительство станции? Вряд ли. Воспоминания о позиции Троцкого были свежи. Сталин к этому времени стал менять позицию по более широкому кругу вопросов. Как быстро проводить индустриализацию? За счет чего? Насколько можно надавить на крестьянство?

Каменев дал такое определение НЭПа: «Это — система согласования нашего государственного хозяйства с громадным рынком, живущим на основе мелко — буржуазного обмена… При приспособлении всего нашего социалистического хозяйства к аграрному морю, которое будет колебаться, мы будем все время приспособляться, а приспособляясь, будем все время чувствовать, что крестьянин нас будет то отталкивать, то принимать»[146]. Пока с этим ничего нельзя поделать. Но со временем нужно это «море» как — то «осушить». Но как?

В разгар «литературной дискуссии» вышла книга, которая вполне отвечала представлению большинства Политбюро об экономической программе троцкизма — «Основной закон социалистического накопления» Л. Преображенского. Автор цинично описал то, что большевистская диктатура делает с крестьянством: «Чем более экономически отсталой, мелкобуржуазной, крестьянской является та или иная страна, переходящая к социалистической организации производства…, тем больше социалистическое накопление будет вынуждено опираться на эксплуатацию досоциалистических форм хозяйства…»[147]

Слово «эксплуатация», ненавистное большевикам, тем не менее точно характеризовало отношения бюрократии (прикрывающейся именем пролетариата) и крестьянства. Это больно ударило по самолюбию вождей — они не хотели признать себя эксплуататорами: «Только в одном случае формулировки товарища Преображенского оказались бы правильными. А именно тогда, когда речь шла бы не о движении к бесклассовому коммунистическому обществу, а к закреплению навеки пролетарской диктатуры…»[148] — Бухарин отвечает Преображенскому. Если заменить слово «пролетарская» на «бюрократическая», условие Бухарина уже стало совершившимся фактом. Но признать это Бухарин не мог. Теоретик партии верит в союз с крестьянством, и готов защищать его интересы, надеясь, что оно дорастет до коммунистического понимания жизни, «превратится в человека»: «Грубо говоря: тов. Преображенский предлагает пролетариату зарезать курицу, несущую золотые яйца, и исходит притом из того соображения, что кормить курицу — это значит заниматься филантропией. Замечательная хозяйственная сообразительность.

Но крестьянство — это для пролетариата такая „курица“, которая должна превратиться в человека»[149].