Возлюбленная террора

Маруся чуть улыбнулась и опять закашлялась. Аня сочувственно погладила ее по руке. Приступ кашля на этот раз прошел довольно быстро. Аня нахмурилась и сказала:

— Надо тебе выбираться отсюда как можно скорее. Почему ты не хочешь, чтобы за тебя похлопотали? Если бы Женя знала, в каком ты состоянии… По здоровью тебя бы отдали на поруки.

— Нет уж, — Маруся упрямо покачала головой. — Не хочу никаких поблажек. Почему мне должно быть лучше, чем вам? Мы выйдем отсюда только все вместе.

— Но, Маруся…

— Я же сказала — нет. Да и ничего со мной не случится.

Ну почему она такая упрямая, подумала Анна. Если уж вобьет себе что-то в голову, так не переубедишь. Решила, что с ее стороны нечестно и непорядочно бросать товарищей, и теперь готова уморить себя — лишь бы быть со всеми вместе. Сказать по правде, Марусино самопожертвование Анну слегка раздражало. Глупо все это. Но вслух она, разумеется, ничего не сказала.

— Аня, — Маруся тронула подругу за рукав и улыбнулась, — а ты знаешь, это даже хорошо, что я сейчас в тюрьме.

Анна посмотрела на нее в полном недоумении:

— Чего же хорошего? Что ты вот-вот чахотку подхватишь?

— Да нет, я не об этом… Ты помнишь, как я вела себя тогда… Ну, тогда, когда у Жени в первый раз делали обыск.

Аня невольно усмехнулась:

— Да уж помню…

Это было не так давно — в ноябре прошлого года. На квартире у Евгении Александровны в доме Спиридоновых проходила так называемая подпольная дискуссия. Обсуждали резолюцию, только что принятую Женевской группой партии эсеров «О боевых дружинах в деревне». Текст резолюции привез Герман Надеждин, накануне вернувшийся из Саратова. У саратовских товарищей связь с эмиграцией налажена лучше, чем у тамбовцев. Всего на дискуссию собралось человек двенадцать — пятнадцать — в основном эсеры, эсдеков было мало.

Вдруг в самый разгар прений, около двенадцати ночи, под окнами раздался топот коней, послышались шаги, грохнули открываемые с улицы ставни, и сразу вслед за этим — настойчивый стук в дверь:

— А ну, открывайте!

На долю секунды в комнате повисла зловещая тишина. Стук повторился. Маруся вскочила и метнулась к двери:

— Жандармы! Мы пропали, погибли!

Ее нервное худенькое лицо перекосилось от ненависти и страха, в голосе — истерика:

— Что же теперь будет? Что делать? Что делать?

Аня Авдеева молча подошла к ней, обняла за плечи и усадила на место. Маруся схватила Анину руку так крепко, что потом остались красные пятна.

— Что же будет?

— Сидите спокойно, на вопросы не отвечайте, протокол не подписывайте, — быстро проговорил Надеждин. — У кого что есть, живо выкладывайте и жгите.

И сам подал пример, скомкал текст резолюции, поджег его и кинул на пол. Присутствующие стали торопливо выбрасывать в импровизированный костер прокламации и записи, сделанные только что во время обсуждения. Шаги полицейских уже слышались на лестнице. В дверь застучали.

— Сидите спокойно, — еще раз повторил Надеждин.

Дверь под ударами распахнулась, ворвались городовые и жандармы с револьверами в руках. Вслед за ними на пороге возник пристав:

— Именем закона прошу не трогаться с места!

А никто и не думал трогаться. На полу догорали еще какие-то бумажки, валялись кусочки писем, прокламаций…

Начался обыск. Жандармы искали повсюду, чуть ли не мебель вверх дном переворачивали. Задержанные, в основном люди опытные в такого рода делах, с интересом наблюдали за их манипуляциями. Хозяйка квартиры, Женя Спиридонова, стояла у двери, скрестив руки на груди, с безразличным и отстраненно-спокойным лицом.

Платон Михайлов, медлительный добродушный парень, пересел поближе к самому младшему «подпольщику», гимназисту Саше Ежову, взял его за руку и успокаивающе шепнул:

— Не надо бояться.

— А я и не боюсь, — Саша доверчиво посмотрел на Платона. В глазах у него действительно не было страха, только любопытстве. Все происходящее он воспринимал как игру. — Даже забавно, что это они…

— Прекратить шептаться! — прикрикнул на них пристав. — Молчать, если не хотите схлопотать по морде!

Впрочем, тон у пристава был буднично-равнодушным, и грозился он больше по обязанности.

— Офицер, здесь дамы, — насмешливо напомнил Юрий Шамурин. Эсер Шамурин занимался подпольной работой уже несколько лет, обыск для него — дело обычное и привычное, как и для пристава.

— Молчать! — повысил голос пристав. — Ты кто такой, чтобы мне указывать?

И пристав, и Шамурин хорошо знали свои роли — где прикрикнуть, где сбавить тон, где ядовито сострить, а где гордо смолчать. Сейчас полагалось прикрикнуть.

— Да как вы смеете! — вдруг взвилась из своего угла Маруся. — Как вы смеете грубить! Вы… Вы…

Шамурин от неожиданности даже вздрогнул и с удивлением взглянул на нее.

— Не кипятитесь, барышня, — насмешливо сказал пристав, почему-то вдруг сразу успокоившись, и тоже с интересом посмотрел на девушку. Марусино возмущение приятно разнообразило обычную монотонность обыска. — Не такое у вас сейчас положение, чтобы кипятиться.

Лицо Маруси пошло красными пятнами от гнева:

— Полицейская ищейка! — с ненавистью выдохнула она.

Женя метнула на сестру быстрый предостерегающий взгляд.