Возможность выбора

Будто Сильвия про это не знала. У их завода тоже подшефный детдом, к Новому году члены женской комиссии возили туда подарки, потом делились впечатлениями, с трудом подавляя дрожь в голосе; обещали, что будут иногда брать бедняжек — одного, а то и двоих — на выходные к себе домой, однако после передышки новогодних праздников будничная жизнь снова затянула людей в свои шестерни, у них уже не хватало сил поделиться с детдомовцами теплом своего дома. Да и вряд ли могла бы такая однодневная семья залечить душевные раны маленького человечка.

— Мы иногда ходим вместе гулять. Пилле сидит в коляске, отец толкает ее перед собой, я держу Аннелийзу за руку. Не знаю даже, как объяснить Аннелийзе, что Пилле ей не сестра, а сводная тетка. Она бы и не поняла ничего. Наверняка стала бы расспрашивать: почему у других детей тети большие, а у меня такая маленькая? У нее такие странные фантазии, наверно, в отца пошла. Главное, чтобы не застряла в развитии. Ужасно наивный ребенок, а ведь осенью ей уже в школу. Даже жалко учителей — попробуй-ка справиться с кучей таких вот дурачков.

— Рядом с тобой Аннелийза быстро поумнеет, — заметила Сильвия беззлобно. — Еще и циником вырастет, — добавила она с усмешкой.

Кая вздохнула.

— Ты все думаешь, что я оговариваю отца и особенно его временную жену. Город наш вроде бы и большой, но ты не представляешь, какой он на самом деле маленький! Из-за отца я не раз попадала в ужасно неловкое положение. Хорошо, что я не Курман, хоть столько-то пользы от Иво было, что у меня другая фамилия. Его самый большой подарок! В нашем магазине работает подруга той самой Дагмар. В комнате отдыха и мне довелось слышать подробности о заведующем конструкторским бюро Карле Курмане, которого подцепила Дагмар. Поначалу-то об отце рассказывалось как о ценной находке, ну прямо-таки явление! Уже один титул — начальник конструкторского бюро! — звучал так торжественно, словно речь шла о генеральном конструкторе космических кораблей. Каких трудов мне стоило держать язык за зубами! Не раз подмывало вмешаться и крикнуть: он колупается над какими-то приборчиками, да и те по большей части идут коту под хвост! Да они бы на меня всем скопом набросились — замолчи, что ты понимаешь! Вот я удивилась, когда узнала, что у Карла Курмана тугая мошна и машины он меняет, как иной перчатки! Меня это так заинтриговало, что я стала уже нарочно заглядывать в комнату отдыха, чтобы узнать, что еще наболтает подруга Дагмар. Женщины слушали ее с пылающими щеками — жизнь Дагмар всем казалась прямо-таки великосветской. Ну и везет же некоторым, вздыхали они хором. Меня будто ножом полоснуло, вспомнила, как я в свои лучшие годы — на выданье! — клянчила у отца полторы сотни, спекулянтка предложила потрясающе красивые сапоги. Но отец руками развел — хоть убей, негде их взять. Мне это на всю жизнь как заноза в сердце, никогда потом я ничего так не хотела, как эти сапоги с античной патиной. Отец тогда как раз раздобывал новые покрышки для машины, они тоже стоили чертовски дорого, но все-таки. Машина могла подождать, машина не человек.

— Что же ты у меня не попросила?

— Разве я не видела, что все твои деньги съедает хозяйство? Ты себе не могла даже пустячной тряпки купить, из года в год ходила на работу в старой юбке, без конца утюжила ее, но толку-то, она сзади тут же вытягивалась и пузырилась. И вообще, ты слишком самоотверженная. Но мне это послужило хорошим уроком. Меня никакая сила не заставит ишачить на мужа и семью с таким самозабвением. Все равно однажды настанет день — и прощай! А жена останется у разбитого корыта и сможет сколько угодно любоваться своими натруженными руками — сморщенными и безобразными от былого усердия.

— Тебе нет смысла выходить замуж, ты ни с кем не сможешь ужиться. В семье прежде всего думают о других и меньше всего о себе. Это, наверно, и есть любовь.

— И чего ты своей любовью достигла?!

— Мы с Карлом Курманом прожили вместе четверть века. Это основная часть моей жизни. Мои воспоминания.

— Воспоминания? Какой в них толк?

— Ты этого не поймешь. У тебя их нет. Одна только ярость к прошлому. Этак твоя душа когда-нибудь замкнется, и уже ничто ее не отопрет.

— А что я могу поделать, если мне причинили столько зла?

Сильвия смолчала. Ей стало бесконечно жаль Каю. Что она, бедная, испытывала, когда со щемящим сердцем выслушивала унизительные подробности о своем отце! Нет предела человеческой низости. Лучше бы уж доброжелатели глумились над Сильвией, она повыносливее Каи.

— Я знаю почти все про новую жизнь отца, до самого краха.

— Лучше бы тебе забыть все эти разговоры.

— Может, твои воспоминания и сахар, и ты с удовольствием облизываешь свое прошлое. У меня же мозги забиты дегтем. Ты думаешь, его можно отмыть? Ох, как ты ошибаешься! Прилипает к любой мысли. Может, мне, чтобы от этого избавиться, нужно самой рассказывать подругам про отцовские похождения? Вот на это я не способна, хотя ты и считаешь, что у меня о стыде и совести и представления нет.

— Я тебя ни поучать, ни утешать не стану, сама знаешь.