Возможность выбора

Люди пересекали площадь, и то, что они сновали туда-сюда, казалось бессмысленным, тем более что никто никуда не спешил. Кое-кто останавливался посреди площади, глядел в небо, снимал перчатку и, прежде чем открыть зонтик, подставлял руку дождю. Постепенно дождевые капли застлали стекло, покрыв его серой пленкой. Снующие по площади люди и проезжающие мимо машины растворились в пелене дождя. На этот раз шум дождя был приятен Орви. Внешний мир выпустил ее из своих пут; здесь, в машине, они с Маркусом были отрешены от всего.

Маркус заговорил. Его голос звучал то громче, то тише, он говорил о своей вине, которую до сих пор полностью не осознавал, жаловался, что задыхается, и умолял Орви высказать все, что лежит у нее на душе.

Орви поразила просьба Маркуса. Чего уж теперь сетовать или жалеть, — что было, то прошло. Внутри словно образовалась гулкая пустота, — как сделать так, чтобы ее услышали другие? Когда Паула заявилась в общежитие, Орви не пришло и в голову, что от нее потребуют вывернуть наизнанку душу. Если ее привели сюда, значит, ей хотели что-то сказать. Орви и подумать не могла, что Маркус захочет услышать ее запоздалые упреки. Когда в свое время их совместная жизнь стала неотвратимо подходить к разрыву, Маркус, взъерепенившись, холодно отверг все ее объяснения, он неоднократно повторял, что копаться в закоулках души не мужское занятие.

Теперь же именно он вызвал Орви на разговор, пообещав терпеливо все выслушать. Он поклялся оставаться благоразумным, что бы Орви ни сказала.

Тяжелые капли, падая с веток, скатывались по стеклу машины, оставляя на матовой поверхности темные полосы. Сквозь них мелькали обрывки кипящей на площади жизни. Но изморось тут же застилала стекло, полосы расплывались, и Маркус с Орви снова оказывались в своем замкнутом мире.

Они уже долгое время молчали. Приглушенный городской шум гулко отдавался в ушах. Каждый раз, когда о ветровое стекло ударял взрыв смеха прохожих, Орви вздрагивала. Странно, что люди могут так беспечно смеяться.

Слова Маркуса соскребли слой паутины с груды разочарований, которые годами накапливались в ней. В прежнее время Орви с жаром принялась бы выяснять отношения, предвкушая сладкую радость мести. Теперь она колебалась, хотя понимала, что и ее охватило странное желание покопаться в своем прошлом.

Голос Орви, когда она заговорила, звучал хрипло. Она с трудом подыскивала слова, боясь, что Маркус надменно рассмеется или прервет ее нетерпеливым жестом. Но ничего подобного не случилось. Может быть, Маркус на время отбросил свое самолюбие, эгоизм, свой повелительный тон, — трудно было допустить, чтобы он освободился от всего этого окончательно.

Может быть, Маркус просто устал после бессонной ночи и теперь не в силах спорить? Но что же тогда заставило его умолять Орви все высказать?

Орви уставилась прямо перед собой, словно произнесенные ею слова должны были в виде образа возникнуть на тусклом стекле. Уже почти полностью находясь во власти своих слов, Орви все еще не могла избавиться от страха. Где-то в затылке пульсировала безумная мысль: Маркус вертит в руках гаечный ключ, чтобы в подходящий момент ударить им жену по голове. Нет, нет, ее оптимизм восставал против этой жуткой картины, она, Орви, вовсе не такая беспомощная, как кажется. У нее хватит сил нажать на ручку дверцы и выброситься с сиденья на асфальт. Поблизости люди. В то же время Орви сознавала абсурдность своих мыслей — она прошла неплохую школу в доме у Паулы. С чего Паула взяла, что Маркус сошел с ума? Стоит человеку отклониться от своей обычной нормы поведения, как на него уже указывают пальцем. Маркус всю ночь просидел в машине, а Паула, не соизволив даже выглянуть из-за пелены своих предрассудков, самоуверенно провозгласила: так не поступают! Не она ли тысячу раз твердила: если у тебя плохое настроение, ляг и выспись — все как рукой снимет. Это верное средство, оно помогает во всех случаях жизни. Паула не допускала наличия сильных душевных потрясений. Что тебе самому не присуще или тобой позабыто, того не дано познать и другим. Тем более ее кровному сыну, которого она, как мать, должна была видеть насквозь.

Орви поразил душевный кризис, который разразился в Маркусе. Никогда раньше Маркус из-за таких вещей не проводил ночей без сна. Он бодрствовал только по каким-нибудь праздникам или когда просто случалась веселая выпивка и сам он был в приподнятом настроении. Время, отведенное для сна, он мог расходовать, только будучи в хорошем настроении, и тогда он кутил напропалую, пусть остальные хоть с ног валятся от усталости. Если ему что-то не нравилось, об уступках не могло быть и речи. Однажды — это было еще в первые годы супружества, когда они вдвоем поехали к морю, — Орви попросила мужа встать спозаранку, чтобы вместе посмотреть восход солнца. На рассвете Орви стала трясти мужа за плечо, но Маркуса с постели было не поднять. Спросонья он промычал, что когда пас в детстве коров, то вдоволь нагляделся на восходы солнца и, если Орви так этого недостает, пусть идет одна и любуется.