Возвращение Амура

– Значит, так, – сказал Вогул. – Между бричкой и тарантасом есть заметный промежуток – это нам на руку. В самый раз попадут под завалы. Ты остаешься здесь, а я пошел на вторую осыпь. Камень подбери покрупнее и следи за мной: как только подам сигнал, бросай его на свою осыпь. Понял?

– Чаво тут не понять? – зевнул Хрипатый во всю пасть и клацнул крепкими белыми зубами так, что кони разом перестали щипать траву и подняли головы.

Ему бы клыки, подумал Григорий, был бы чистый медведь-оборотень.

– Ну, я пошел, – сказал он. – Минут через десять они будут под нами.

– Сперва под нами, а потом – над нами, – хохотнул напарник.

Надо же, какая trait malin,[46] подумал Григорий, передвигаясь к заранее намеченному месту, откуда вернее всего устроить камнепад. Ну ладно, у меня – свой счет к генералу, а этот идет на убийство ни в чем перед ним не повинного человека, да еще и шутит.

Ему вдруг стало до спазма в желудке неприятно это единение с отпетым головорезом. Однако чей-то голос в голове произнес с откровенной издевкой: «А случай с Дутовым?» А что с Дутовым? – внутренне вскинулся Григорий. – Просто я оказался в нужное время в нужном месте. И деньги Дутову были уже не нужны…

Увидев, что времени осталось совсем ничего до свершения акта, Вогул с радостным облегчением выбросил из головы никчемушные мысли и поднял руку, привлекая внимание Хрипатого. Два верховых казака и тройка с бричкой оказались под нависшим «языком» первой осыпи, тарантас и замыкающие казаки что-то замешкались, не успевая втянуться в смертельно опасную зону. Вогул подождал еще три-четыре секунды, но, заметив, что его жертвы вот-вот выберутся из-под удара, по крайней мере, верховые уже точно выбрались, он махнул рукой Хрипатому, и сам бросил на каменную рассыпуху заранее приготовленный «затравник» – кусок скалы размером с человеческую голову.

Камень ударился в осыпь, выбросив из нее вниз по склону несколько обломков поменьше и покатился дальше, стуча по щебенке и подпрыгивая; выброшенные обломки сдвинули следующие, и вдруг весь «язык» ожил, зашевелился и потек, стремительно наращивая скорость. Первоначальный щелкающий шум перерос в грохот, и дорогу накрыло сложившимся из огромного множества разноразмерных кусков горной породы сокрушительным камнепадом и густым облаком рыжей пыли.

Вогул глянул левее: там «сработала» осыпь, спущенная Хрипатым. Из-за пыли внизу ничего не было видно, но Григорий догадывался, что, по крайней мере, верховые казаки должны были остаться невредимыми. Подумалось: оно и к лучшему, смерть или даже ранения безвинных людей не лягут на совесть тяжким грузом. А что же с остальными? Дожидаться, пока пыль осядет, – долго, да и небезопасно: вдруг казаки догадаются, что камешки не сами по себе сыпанули.

– Уходим, – вернувшись к шалашу, сказал Григорий Хрипатому.

Тот хмыкнул:

– А закусить? Вона и кулеш поспел. Дело сделано, имеем право. Да и помянуть новопреставленных не мешает.

– А ну как гости незваные нагрянут?

– Откуль? К нам сюда и ходу снизу нету – только в объезд. А то им неведомо. Так что не боись!

– Я свое в Африке отбоялся, – буркнул Вогул, присаживаясь к костру. Он досадовал, что не додумался сам до таких простых вещей и предстал трусоватым в глазах байкальского головореза.

– В Африке? А где это? – круглое лицо Хрипатого, окруженное спутанной пшеничной шевелюрой сверху и такой же бородой снизу, столь смешно сморщилось в искреннем недоумении, что Вогул не выдержал и фыркнул: вот ведь как – бандит, убийца и сущий любопытный ребенок в одном обличье.

– Далеко, – тихо отсмеявшись, ответил Григорий. – За лесами, за морями… Тебе это знать ни к чему.

Хрипатый обиженно засопел, но спорить не стал – выдернул из подсумка, лежавшего в сторонке, бутылку водки, разлил по глиняным кружкам. Вогул тем временем разложил по глиняным мискам кулеш с салом, бросил на тряпицу пару пучков черемши, нарванной во время обследования осыпей – этот весенний дикий чеснок он готов был есть каждый день: до того он вкусен и полезен, – и нарезал крупными ломтями ноздреватый ржаной хлеб.

Выпили не чокаясь, как полагается на поминках. Заели черемшой и принялись за душистый кулеш. Вогул чуть ли не каждую ложку захрумкивал острой до сладости зеленью. Хрипатый проглотил несколько ложек и налил по второй:

– Особливо помянем Хрисанфа Ведерникова. Добрый был казак.

– Так, может, он жив? – возразил Вогул. – Казаков вроде бы не зацепило.

– Не-а, – мотнул головой Хрипатый и промокнул глаза рукавом: жалко ведь безвинно загубленного. – Его булыгой по голове хряснуло – я видел.

Григорий промолчал, и они опять выпили.