Возвращение блудного сына

Да разве вы не видите? Никакой это не вор и не бандит — обыкновенный вузовец с агрофака, комсомолец, а деньги на костюм послали из деревни отец с матерью, продав мясо последней телки. Ступай в сад, парень, да подальше выбирай уголок — плохо придется на ячейке, если увидят тебя товарищи в компании голубоглазой нэпачки. Пройдут годы. Пыльные будни, семья и работа смахнут с памяти смешливый лик. Но не ее ли глаза вспыхнут перед тобой через шестнадцать лет, когда на последнем своем рубеже рванешься ты с бруствера впереди своей роты?..

…Поднявшись по широкой, с мраморными перилами, лестнице ресторана «Медведь», пугливо отразившись в зеркалах, Кашин заглянул в зал. Ресторан гудел: за столом в углу пели нестройно, кого-то тащил к выходу вышибала.

Он выбрал пустой столик возле стены, сел. Тотчас подлетел вихлястый, словно на шарнирах, официант: «Ч-чего иззв… Селяночка-отменна-ррекомендую… пиво свежее… от Маркова… слушш…»

Семен помялся и заказал студень, селедку, бутылку пива и немного водки. Поход в ресторан был замыслен им и обоснован перед начальником губрозыска потому, что это было единственное место, упомянутое в записке, найденной на убитом Баталове. Войнарский согласился. Скрепя сердце он наскреб денег из скупых фондов губрозыска и вручил агенту под расписку в графе «секретные расходы». «Деньгами не бросайся! — предупредил он. — Но и не нищенствуй, чтобы внимание не привлечь. Ищи, ищи нитку…»

И вот теперь Кашин сидел за столом и размышлял: не больно ли жирно будет — столько яств за счет государства? А может, слишком бедно — опять плохо. Он косился осторожно по сторонам: ждал, что на него начнут показывать, смеяться над убогостью стола — и что тогда делать? Н-да… Но никто не смеялся, не указывал пальцем. Горланили посетители, летали между столов официанты. Подкрался откуда-то принц Рике с хохлом, бельмом и горбом, пристроился к уху и зашуршал куплетец:

— Я в людском теряю мненьи,Но лишь с виду вся беда,

А в моральном отношеньиЯ красавец хоть куда! —

и Семен успокоился. Налил водки в рюмку и выпил, морщась.

Надо признаться, в ресторане Кашин был третий раз в жизни. Когда-то давно, перед самой германской, отец взял его с собой за получкой — он работал кузнецом в паровозных мастерских. По дороге домой они зашли в ресторан. «Имеем право раз в году поесть, как буржуи», — сказал отец. Сенька жадно ел вкуснейшие блюда из мяса, а отец пил под селедку водку и пиво.

Через месяц началась война, отца убили где-то в Мазурских болотах, и они остались втроем: мать, Семен и сестренка. В прошлом году умерла измученная, надорванная жизнью мать. Надо было кормить себя и сестру; после долгих поисков работы Кашин устроился пилить дрова на лесобиржу. Работа тяжелая, но платили неплохо. И в первую получку его, шатающегося от усталости и недоедания, смутили пильщики — такие же юнцы: «Гудим, ребя! Али мы не мужики?» Сначала пили под кустами возле речки, потом повалили в город, но это Семен помнил уже плохо. Где-то в ресторане (этом или другом?) он пел унылые песни, плакал о матери, лез целоваться к брезгливо отталкивающим его фиксатым парням… Очнулся на скамейке в каком-то дворе. Исчез не только пиджак с деньгами, но и совсем добрые, припасенные еще матерью солдатские ботинки. Он с трудом дотащился до дому, упал на кровать и безысходно заревел. На лесобиржу больше не пошел, было стыдно, а месяцем позже получил в губкоме комсомольскую путевку в уголовный розыск. С того времени ему приходилось выпивать, но, вспоминая свой позор, пил он мало и неохотно. Здесь, в ресторане, водка была теплая, противная — больше двух рюмок он так и не смог одолеть. Сидел, угрюмо взглядывая на посетителей. Подошла девка в кудряшках: «Свободно?» — «Занято!» — буркнул Семен. Девка отошла, а он спохватился: «Чего это я делаю? Вдруг это Маша и есть?» Он оглянулся, хотел окликнуть, но девка уже усаживалась за столик к благообразному старичку с аккуратным пробором.

Ударил оркестр. Заметалось разухабисто:

И-эх-да!.. Чай пила, ды булки ела,

Пы-забыла, с кем сидела-а!..

Вскочили и завертелись пары, застучали каблуки, взметывались смерчиками дымные клубы. И-эх! И-эх! Один из плясавших налетел с размаху на кашинский столик, влип задом в стоящую на краю стола тарелку со студнем, обернулся, оскалился: «Пар-рд’н!» — и снова ввинтился в толпу.

«Да… публика — стоит рублика!» — подумал Семен.

Он начал уже уставать и томиться происходящим. Поглядел в окно. Улица была уже не так многолюдна, жидкие фонари освещали редкий ток прохожих. Отраженные в оконных стеклах, горели огни в зале ресторана, двигались люди, пробегали официанты; вдруг отражения исчезли, заслонились фигурой, приблизившейся к кашинскому столику. Семен повернулся и хотел сказать: «Занято!», но субъект уже усаживался и, осклабясь, тянулся к нему, хихикал сквозь гниловатые зубы:

— Дорогому гостю доброго здоровьица! Как-кая встреча, надо же. С вас причитается, между прочим!