Возвращение блудного сына

Все разошлись, покурили, разобрали сложенные под одной из булыжных груд узелки и стали обедать. Николай отошел в сторону, в тень, лег, расслабив ноющее тело. Лежал так недолго: в поле зрения вплыл Анкудиныч, сел рядом, сунул краюху, яйцо и луковицу:

— Ешь, паря! Не больно сладко с непривычки, ага? По себе знаю. Ешь, ешь давай, да молочка вот… Пе-ей! — тянулся с бутылкой. — Оно пользительно.

Поев, они сидели в тени, разомлевшие и благостные. Стянулись к ним остальные, расселись прямо на тротуаре, в короткой тени забора, дразнили друг друга, хвастались сноровкой и пытались втолковать новичку секреты своего простого ремесла. Наконец Анкудиныч потянул из кармана огромные часы, встал и крикнул:

— Кончай шабашить!

Зонтов отдал Николаю свои рукавицы:

— На! Голоруким долго не наробишь — живо водяные мозоли пойдут!

— А сам-то как без рукавиц?

— Я привышной! — улыбнулся Иван. — Руки-то мои — гли-ко! — Он показал бугристые, с твердой блестящей коркой ладони.

Нагибаясь и укладывая булыжники, слушая брань суетящегося Ивана, Малахов ощутил вдруг странное чувство: словно камнями, что он укладывал в землю, на которую пролилась ночью Федькина кровь, закладывал, замуровывал что-то в самом себе.

В рукавицах работалось много легче. К работе Николай приноровился: клал булыжники споро и ловко. Зонтов продолжал ругаться, но уже не зло, а как бы подбадривал матерком: шевелись, шевелись!

Жара начала спадать потихоньку, удлинились тени, тогда Малахов почувствовал перемену в настроении артели: мужики улыбались, тихо переговаривались, посмеиваясь. Иван тоже улыбался и, часто распрямляясь, смотрел вдоль улицы, прикрыв глаза ладошкой. Все ждали кого-то: голоса были негромки, шутки беззлобны. Малахов разогнулся и огляделся, услыхав вокруг внезапно вспыхнувший гул:

— О! Идёть!

— Смыр-рна-а!

— Явленье Христа народу!

— Не Христа, а богородицы-дево-радуйся, дура!

— Почем ты знаешь — богородицы, хе… Может, Марии Магдалины.

— Наш-ше нижайшее!

— С кисточкой!

Девушка шла по тротуару. Трепетало платье, обнажались колени, она поправляла подол и продолжала путь, слегка косила в сторону укладчиков, чуть-чуть подрагивал в усмешке видимый сбоку уголок рта. Ясно было, что встреча эта — дань уже установившемуся за какое-то время ритуалу.

Тополь тяжелел и ронял пух — ветер нес маленькие комочки перед ее ногами. Она щурилась и смахивала с лица опадавшие пушинки.

— О, матушка! Чудес-сная! Погляди сюды! Ай не глянусь? Роскудрявой какой, глянь. Поцелуй — умру! — смеялись артельщики.

Она повернула на ходу лицо и оглядела их. В этот момент Малахов поймал ее взгляд. Он сбросил рукавицы, вышел на тротуар, взял пиджак и, на ходу застегивая его, двинулся следом за девушкой.

— Эй, куды? — послышалось сзади. — Ну и парень…

Малахов не слышал — он уходил за девушкой. Остановился только на крик Анкудиныча:

— Никола! Эй, обожди!

Он оглянулся — десятник догонял его. Подошел, схватил руку и сунул в ладонь несколько монет:

— Держи, парень! Денег-то нету, поди? А за девкой потопал, туда же. Они таких не любят, брат, х-хе. Завтра приходи, ты нам подходишь, правильно работаешь, как надо. Давай, давай! — Он подмигнул, толкнул в плечо.

— Благодарствую! — Николай повернулся и пошел дальше — туда, где трепетало по ветру голубое платье, вилась перехватившая волосы лента. Догнал ее, и они зашагали рядом. Девушка только искоса глянула на него, но не посторонилась, шла, как и раньше, посередине тротуара. Однако и шаг не ускорила.

— Знаю я, о чем вы спросите, — вдруг быстро и звонко, не жеманясь, сказала девушка. — Не хотится ли пройтиться, лимонадику напиться… и так далее. Нет! Не хотится! И отстаньте. Идите… камни свои укладывайте, — усмехнулась она.

— Зачем же смеяться над человеком? Ведь я вас, кажется, не обидел.

— Да какое мне до вас дело! — Девушка пошла быстрее.

Николай отстал.

Возле кинотеатра «Триумф» она свернула во двор. Щелкнул крючок, дверь закрылась за ней.

Николай купил билет и стал ждать. Скоро картина кончилась. Повалил народ. Открылись двери и начали пускать на следующий сеанс. Незнакомка стояла в дверях и отрывала билеты. Когда зашел последний зритель, Малахов пересек улицу и протянул свой билет. Она фыркнула, прикрыв рот, сунула обратно надорванную бумажку.

— Я… ты… — Слова не выталкивались из пересохшего горла.

— Иди-иди! Началось уже…

На экране был диспансер, где лечились от туберкулеза Ксюша и Николай. Лечились они долго и все это время любили друг друга, ссорились и интриговали заодно с врачами против злых людей, проповедовавших отсталые методы лечения. А вылечившись, отправились куда-то вместе, смеясь и целуясь.

После кино Малахов долго сидел в садике. Потом купил у торговки несколько пирожков, поел и снова двинулся к кинотеатру, взял билет на последний сеанс.

Так же вошел вслед за всеми.

— Что, понравилось? — устало спросила девушка. — Или ты за чем другим? Шел бы тогда лучше домой, не терял время-то.

— А это вы, между прочим, зря, — серьезно сказал Николай. — Очень мне картина поглянулась. Душевная такая…