Возвращение блудного сына

— А тебе-то что? Ну, подходи, подходи… — В темноте он углядел, как девушка раскрыла ридикюль и сунула туда руку.

— Извините, прошу вас. Наверно, странным может показаться: темно, глухая улица, вдруг мужчина окликает…

— А ты подойди, подойди, — нервно пела Маша, — а то я тебя по голосу никак не признáю.

— Красотою вашею пленившись, — вдруг ни с того ни с сего залгал Кашин. — Красотой вашею пленившись, еще в ресторане, позволил себе следовать за вами на достаточном удалении, дабы не спугнуть резвого Купидона (боже мой, боже мой, какую дичь я плету!) О, Карабосса! Ради бога, зажмурьте эти ангельские глазки; они прожигают кафтан мой до самого сердца; я не снесу их пламени.

— Иди сюда! — донеслось из темноты.

Он сделал два шага и остановился.

— Ручку-то выньте из ридикюля. А то неудобно может получиться.

— Спички есть у тебя?

— Нет, — удивленно ответил агент и для убедительности похлопал себя по карманам.

Она бросила коробку — та упала к ногам Кашина и откатилась в сторону. Он поднял ее.

— Освети лицо.

Вспыхнула спичка, другая; Маша напряженно всматривалась. Затем спросила:

— Это ты с Витькой-музыкантом на меня в ресторане глазел?

— Ага. — Кашин поежился, не узнав своего голоса: какой-то тоскливый, виноватый, противный.

— Зачем же?

— Э… Мне… Купидон… — завертелся Семен и вдруг, облившись с головы до пяток холодным потом, брякнул: — Имеем сведения, что вы, гражданка Тарасова, состоите в любовницах уголовного бандита Черкиза! — и дернулся к ней.

Рука ее снова прильнула к ридикюлю. Агент застыл.

— Вон оно в чем дело… — Кашин слышал ее дыхание. Иногда оно сбивалось, и слова тогда выходили прерывистые, бессвязные. — Ты… ты, значит, вот кто такой, ухарь-купец, удалой молодец. Будь ты проклят вместе со своим Черкизом, надоели, сволочи! — Она всхлипнула. — Стой, говорю! Ну, чего надо?

— Не извольте беспокоиться, гражданка Тарасова. Была бы возможность, я бы к вам не обратился. А так получилось, что нет возможности.

Она помолчала и спросила:

— Откуда ты взял, что моя фамилия Тарасова? Вот выдумал, надо же.

— Тот самый Витька-музыкант сказал, баянист Гольянцев.

— Ну, запивашка. Много он знает, вы его больше слушайте! Вот придумал, дурачок.

— Если дочь, почему же придумал? — растерялся Семен. — Конечно, в случае последующего брака…

— Не болтай! Не было никакого брака. И фамилия моя всю жизнь не Тарасова, а Лебедяева — понял, ты, Купидон?

— Эх, совсем запутался я! — Заскреб в затылке агент. Выиграв время, он почувствовал себя увереннее, свободнее. В ней тоже исчезла прежняя настороженность. — Лебедяева, значит…

— Ладно, хватит! Чего тебе надо? И документ показывай, почему я тебе должна верить?

— Тогда я подойду.

— Ну, подойди, что ли.

Кашин приблизился к Маше и протянул удостоверение. Светил спичкой, пока она читала.

Отдав документ, Лебедяева вздохнула:

— Час от часу не легче. Значит, Черкиза ищете? Застит он вам свет-то, соколики.

— Ясно, застит, — тяжело засопел Кашин. — Таких парней, друзей моих, убивает! А ты с ним крутишь. Такая же, видно. Постыдилась бы.

— Ну, ты! Нашел с кем про стыд разговаривать. Молчи, молчи…

В конце переулка послышалась колотушка. Почти одновременно выскочила из вязкого, душного мрака собачья свора и забесновалась вокруг них. Семен нагнулся — собаки отскочили, но через мгновение вынырнули снова, и лай их сделался еще более яростным. Он взял Машу за локоть:

— Пошли.

Шли по переулку: Лебедяева — впереди, Кашин — сзади, ногами отбиваясь от наседающих собак. Когда колотушка поравнялась с ними, послышался дребезжащий старческий голос:

— Ну-ко стоять! Хто тут ходит, безобразничает?! Давать мне ответ!

«Храбрый дед», — подумал с уважением Кашин и, подойдя к низенькой, облаченной в какой-то белый хитон фигуре, сказал:

— Гуляем, понимаешь ли, с барышней, никого не задеваем, никому не мешаем.

— А почему в энтом месте? Взяли моду — в темноте жаться. Идите в центр, там и жмитесь, сколь охота, а тутока и до греха рукой подать! — продолжал бушевать дед.

Агент нагнулся к нему и сказал негромко, но внушительно:

— Ты бы, дедуся, лучше с собачками распорядился — не ровен час барышню искусают. Быстро, быстро, я не шучу.

Тот постоял мгновение, потряс седыми патлами, что-то соображая, и вдруг, подняв палку, ринулся в кучу рвущихся к ногам Кашина собак. Они исчезли с удаляющимся воем; исчез и старик, кашляя и ругаясь, стукая колотушкой.

Семен окликнул Машу и услыхал из темноты:

— Спасибо, кавалер. Собаки, да еще ночью… ух, боюсь! — Она передернула плечами. — Что ж, проводи, если так. Видно, что из угрозыска, отчаянный!

Семен так и не понял, издевалась она или говорила серьезно.

— Чего-то вы, — недовольно забурчал он. — Дело серьезное, а не пойму вашего отношения.

— Какое отношение! В ресторане выследил, в попутчики навязался, да еще отношение требует! Кажется, с моей стороны никаких намеков не было.

— Мало ли что не было. А с бандитом-то связалась?!

— С бандитом… Что бы ты понимал, дурачок молодой.

— Странно вы, гражданка, со мной обращаетесь, — вдруг ожесточаясь, скрипнул Семен. — «Ухарь-купец», «дурачок»… Прошу не забываться!