Возвращение Дикой Розы

Глубокая депрессия, в которой она находилась, не могла в конце концов не сказаться на ее организме самым пагубным образом. Женщина, деятельная по своей природе, просто не могла вести то растительное существование, на которое пыталась обречь себя. 

— Может быть, вам стоит ходить в церковь, — предложил врач, думая, что, возможно, религия окажет благотворное действие на смятенную душу Сорайды и выведет ее из депрессии.

— Я закоренелая грешница, доктор, — ответила она врачу. — Неужели содержательница ночного кафе может рассчитывать на Божью помощь. И вообще, она грустно улыбнулась, — мне странно слышать такой совет от врача, а не от священника.

— Я забочусь о телесном здоровье — ответил врач. — Но его невозможно достичь, если нет душевного спокойствия. В нас ведь все взаимосвязано.

— Может быть, но последний раз в церкви я была почти шестьдесят лет назад маленькой девочкой, ответила врачу Сорайда. — Не ведут меня туда ноги. 

Однако всякий раз, слыша бой колоколов на соборе Пресвятой Девы Марии, Сорайда ощущала какое-то беспокойство и ей все чаще и чаще вспоминались слова врача. И вот однажды она не выдержала и пошла к храму.

Людей в тот день было немного — шла обычная служба. Играл орган, солнце проникало в просторное помещение собора через высокие стрельчатые окна, выложенные разноцветными витражами и синими, красными, желтыми бликами играло на правильных каменных квадратах пола. Мальчики-служки в белых кружевных нарядах подавали священнику большую серебряную чашу. В гулкой тишине звучала торжественная звенящая, как медь, латынь, прерываемая трубными звуками органа.

Сорайда опустилась на дубовую скамью и вдруг впервые с тех пор, как Альфонсо Рамирес украл у нее «Реванш», беззвучно заплакала. Слезы струей катились по ее теперь уже морщинистым щекам. И в то же время стало значительно легче. Сорайда поняла, что жизнь не кончена, она продолжается, и еще неизвестно, как повернется она, что будет впереди.

  

— Ну вот, ты опять уезжаешь, — со вздохом сказала Дульсе, глядя, как Жан-Пьер укладывает чемодан.

— Я еду не развлекаться, а работать, — сухо ответил он.

— Я понимаю...

— А раз понимаешь, то не надо портить друг другу нервы. Я же не возражаю, когда ты ездишь на пленэр.

— Я давно уже никуда не езжу...

— Вот и зря. Тебе не хватает новых впечатлений. У тебя начинает портиться характер.

— Как бы мне тоже хотелось в Европу... — мечтательно сказала Дульсе.

— Но тебе же скоро сдавать заказ, — напомнил Жан- Пьер. — Ты же не можешь бросить все и уехать сейчас.

— А когда сдам? — Дульсе помолчала. — Может, я тогда присоединюсь к тебе? Я ни разу не была в Вене.

_ — Я еще не знаю точно, когда буду в Вене, — ответил Жан-Пьер. — И не знаю, сколько там задержусь... Может получиться, что мы разминемся.

— Ты позвони мне...

— Конечно...

Он надавил коленом на чемодан и с трудом закрыл его.

— Ты работай и не думай о всяких пустяках. Вот сдашь заказ, тогда видно будет...

— А ты будешь по мне скучать? — вдруг спросила Дульсе.

Жан-Пьер удивленно посмотрел на нее.

— Конечно. Ты же моя жена...

— А ты меня любишь?

 Люблю, люблю... — Он посмотрел на часы и быстро чмокнул Дульсе в щеку. — Мне уже пора. Не скучай тут, занимайся делом.

Если увидишь Лус, скажи ей, пусть звонит почаще напомнила ему Дульсе. — Розита очень по ней токует...

Не забывай о разнице во времени, — ответил Жан-Пьер. — Когда в Европе день — у нас глубокая ночь. Лус трудно выбрать подходящее время для звонка. И я тоже, наверное, не буду тебя часто баловать.

— Ну и пусть глубокая ночь... — сказала Дульсе. — Звони ночью...

— Я еду работать, малышка, — снова повторил Жан-Пьер. — Но обещаю, что буду думать о тебе.

— Спасибо, — шепнула Дульсе и прижалась к нему. — Я тоже буду о тебе думать... Все время...

Она смотрела из окна, как он захлопнул дверцу машины и нетерпеливо рванул ее с места.

«Как странно, — думала она. — Несколько лет назад он не мог прожить без меня и минуты. Прилетел из Парижа» Мексику, на другой конец земного шара, лишь бы быть со мной рядом. А теперь уезжает и даже не оглянется... Он весь уже там... в своей Европе...»

Она почувствовала странную ревность, словно старушка-Европа была женщиной, отнимающей у нее возлюбленного.

И тут вдруг одна мысль словно обожгла ее.

«Он не поцеловал меня на прощание! Уехал на целый месяц, а может, и два... а попрощался так небрежно, словно вышел на два часа...»

Дульсе поплелась в мастерскую, несколько секунд тупо смотрела на незаконченное полотно. Работа совершенно перестала ей нравиться. Как-то это все было рыхло несовершенно... Краски казались тусклыми и невыразительными.

«Жан-Пьер в одном прав, — подумала Дульсе, — Мне не хватает новых впечатлений — тоже надо куда-нибудь уехать.»

После отъезда Жан-Пьера Дульсе опять уговорила маленькую Розиту пожить у нее. Девочка уже оправилась от шока и успела соскучиться по Дульсе.

— Я ничего не сказала папе! — с гордостью сообщила она Дульсе на ухо. — Я умею хранить тайны, правда?

Пабло каждый день заезжал за ними после клиники, и они втроем отправлялись куда-нибудь погулять и полакомиться.