Корабль «Сазерленд»,
Центральный почтамт, Лондон
21 февраля 1942 г.
Дорогая Джудит!
Я обещал, что рано или поздно напишу, и, похоже, получилось скорее поздно, чем рано, ведь уже почти месяц прошел со дня нашей встречи. Я мог бы черкнуть на скорую руку несколько строк, но из этого было бы мало толку, и я знал, что если и замешкаюсь, то ты меня поймешь и простишь.
Мой адрес умышленно вводит в заблуждение. Наш корабль вовсе не втиснут в какой-нибудь ящик на лондонском Центральном почтамте, а стоит на ремонте на бруклинской верфи – мечта каждого британского моряка. В Нью-Йорке нас встречают с распростертыми объятиями, сроду не видывал такого гостеприимства. Не успели мы благополучно стать в сухом доке на ремонтные работы, как пошло-поехало – вечеринки, приемы, развлечения. Меня и помощника капитана (Джока Куртина, австралийца) тут же повезли на коктейль в роскошную квартиру на восточной стороне Центрального парка, где с нами носились как с какими-то героями и вообще баловали незаслуженным вниманием. На этом приеме (а их было столько, что никакая печень не выдержит) мы познакомились с очаровательной парой, Элайзой и Дэйвом Барманнами, которые тут же пригласили нас на выходные в свой дом на Лонг-Айленде. В назначенное время они заехали за нами на «кадиллаке» и доставили по лонг-айлендской автостраде сюда, в свое загородное жилище. Это большой, старый деревянный дом в деревне под названием Лиспорт, на южном берегу Лонг-Айленда. Два часа мы сюда добирались, и поездка была скучная, по дороге не попадалось ничего примечательного – одни рекламные щиты, забегаловки да стоянки подержанных автомобилей. Сама деревня, однако, расположена в стороне от магистрали, и здесь чудесно: зеленая трава, частоколы, тенистые деревья, аптека, пожарное депо и деревянная церковь с высокой колокольней. Такой я всегда и представлял себе Америку, знаешь, как в тех старых фильмах, которые мы когда-то смотрели, где все эти девушки в полосатых льняных платьях выходят в конце концов замуж за парней с соседнего двора.
Дом стоит у воды, к берегу спускаются зеленые лужайки. (Это еще не океан, потому что Грейт-Саут – что-то вроде лагуны, отделенной от моря песчаной косой Файр-Айленда. А за Файр-Айлендом уже начинается Атлантика.) Есть поблизости и маленькая пристань с развевающимся звездно-полосатым флагом и множеством прелестных яхт и парусных шлюпок на якоре.
Такова в общих чертах окружающая обстановка. На улице холод, хотя и приятный – сухой и бодрящий. Чудесное утро. А здесь, где я пишу это письмо, сидя за столом и глядя в окно поверх летнего флигеля и плавательного бассейна, удивительно тепло – за декоративными решетками скрыты батареи центрального отопления. Благодаря чему дом обставлен по-летнему: голый, без ковров, паркет, белые хлопчатобумажные занавески, всюду – светлые, свежие тона, и пахнет смесью кедра, пчелиного воска и масла для загара. У нас с Джоком по отдельной спальне со своей собственной ванной. Короче, ты уже поняла, что мы тут купаемся в роскоши.
Как я уже сказал, доброта и радушие наших хозяев просто не знают границ, даже неловко делается – ведь нам фактически нечем их отблагодарить. Судя по всему, это неотъемлемая черта американского характера, и, по моей теории, восходит она ко временам первых колонистов. Поселенец, завидя облачко пыли, велел жене бросить в котелок еще парочку картофелин. Правда, в то же самое время (оборотная сторона американской медали) он тянулся за своим ружьем.
Все, обо мне больше ни слова, теперь буду говорить о тебе. Я думаю о тебе каждый день, есть ли какие-нибудь новости о твоих родных? Падение Сингапура – форменная катастрофа, возможно – тягчайшее поражение за всю историю Британской империи. Совершенно очевидно, что оборона города была организована бездарно, все наши действия – одна сплошная ошибка. Конечно, для тебя это небольшое утешение, если до сих пор нет никаких известий. Но не забывай, что война кончится – пусть это случится не так скоро, – и я уверен, что придет день, когда вы снова будете вместе. Плохо, что Красный Крест на Востоке не имеет возможности связаться с родными пропавших… Военнопленные в Германии, по крайней мере, находятся под его защитой. Но как бы там ни было, я не теряю надежды, думая о вас. И о Гасе Каллендере. При мысли о нем меня всякий раз охватывает мучительное чувство вины. Сам я катаюсь как сыр в масле, а каково-то ему сейчас, бедняге! Впрочем, предаваться самобичеванию всегда было бессмысленным занятием.
