Возвращение домой

— Хорошо! Мы сделаем по-другому! — Выход пришёл неожиданно, сам собой. Простой до безумия. И главное — справедливый, без обид. Порывшись в карманах, Ли извлёк на свет монетку, привезённую сюда ещё с Сионы и так и оставшуюся по забывчивости, а потом превратившуюся в напоминание о доме, о холодной маленькой, но родной Сионе. — „Орёл“ и „решка“! Играли когда-нибудь? — Ли подкинул монетку на ладони; серебристый кругляшок блеснул ослепительной каплей, привлёк к себе внимание. Ламберт проследил его полёт, а потом перевёл глаза на Ли. Тот улыбался, чуть щуря левый глаз, как будто спрашивал: „Ну?“ И в его улыбке, в этом прищуре было что-то мальчишеское, простое, словно не человеческая жизнь предлагалась вместо ставки, а выбор решался при помощи какой-то мелочи, на которую здесь, на Гриффите, даже пачки сигарет не купить. Такие деньги лишь на Сионе в ходу, только там они чеканятся. У Ниобы уже не тот уровень жизни, чтобы привязывать свою экономику к металлическим деньгам.

— Это глупо, выбирать вот так, — нахмурился Ламберт. — Ведь они же люди…

— Ну, я же говорил, вы их жалеете, капитан! — Ли смотрел на Ламберта, подбросил монету в воздух, поймал, не глядя, сжал кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Что за бред?! — взорвался капитан, со злостью выдернув руки из карманов. — Жалость!!! Да, но это жалость не к врагу, а к двадцатилетним мальчишкам!

— Ой, хватит, капитан! Всё! У меня „орёл“! — Ли перебил его и потряс кулаком в воздухе, подначивая Ламберта. — Ваша — „решка“! „Решка“, капитан!

Ламберт ничем не выразил своего согласия: ни словом, ни взглядом — наоборот! — он был недоволен, смотрел с осуждением и не скрывал своего отношения. Но когда Ли подбросил монету снова, поймал и положил на стол — как раз точно на середину, — Ламберт всё же не сдержал нетерпения и любопытства, наклонился вперёд, и они чуть головами не столкнулись.

— „Орёл“! — Ли издал победный возглас, рассмеялся даже, откидываясь назад. — Так угодно судьбе, капитан! — попытался утешить, но на губах — довольная, радостная улыбка, словно он одержал важнейшую в своей жизни победу.

„Орёл“! Да, это был „орёл“, герб Сионы: продолговатый кристалл горного хрусталя, усечённый наискосок от середины и ниже, увитый лентой. Когда-то, до принятия независимости, лента была пурпурная — напоминание об императорской власти и покровительстве, но потом она стала алой и получила надпись-девиз „Свобода и равенство!“ Вот он, и весь „орёл“! А ведь на него поставили человеческую жизнь, пусть даже и ниобианина, но человека!

— Раз уж вам так не повезло, капитан, то решите тогда сами, как нам быть со вторым военнопленным… Я не хочу вносить его данные в протокол — возня только лишняя. Там заикнись — и начнут допытываться, что и как… А так, одного в больницу сплавим потом — и всё! И кто узнает, сколько их было: один или двое?

— Всё! — эхом повторил изумлённо Ламберт. — А куда его теперь по-вашему?

Ли в ответ плечами пожал, ни о чём этом он уже не думал: пустое! Главное — обезвредить диверсантов, заработать премию от ОВИС, если повезёт, конечно, но это уже предел мечтаний…

* * *

Они сидели в разных углах, но друг против друга. Не разговаривали, даже и не пытались заговорить, и не смотрели друг на друга. И тяготились этой встречей.

Джейк и сам не понимал, почему? Он же так хотел остаться с Янисом наедине, поговорить с ним, поделиться мыслями, чувствами, впечатлениями. Конечно, они не друзья и почти не товарищи, но здесь, в лагере сионийцев, они одни — ниобиане, и это должно было хоть как-то сближать их… Одна общая судьба, один скорый конец, так к чему тогда все эти обиды?

Но Алмаар! Этот Алмаар одним лишь взглядом дал понять, что та ненависть, которая рвалась из него в последний раз, не заглохла, не стихла в нём. Нет, она продолжала тлеть, готовая превратиться в пожар при любом сказанном слове, при неосторожном взгляде.

„Ну, вот и сиди теперь, — с какой-то странной обидой подумал Джейк, невольно улавливая обрывки мыслей, мечущихся сейчас в голове Алмаара. Нет! Он даже мысли эти знать не хочет! — К чёрту тебя, дурака! Ведь ты же выдал нас обоих, вон, как капитан сейчас орал… И слушать больше не хочет… А ты, идиот, хоть бы слово сказал! Сказал бы, что они теперь знают… Нет ведь! Так и будет теперь дуться… Хуже ребёнка, ей-богу! Детей хоть слушать можно заставить, а этот в драку кинется, только рот открой… И угораздило же связаться на свою голову!.. Что за тип! Никогда не поймёшь, что выкинет в следующий момент, сплошная непредсказуемость… Не мысли же твои читать, в конце концов! Не люблю я это дело… Он-то творит, что хочет, а остальным потом достаётся. Не расхлебать, как ни старайся…

Ничего, главное, что они нас в покое оставили. Кто его знает, к чему оно? Может, и не тронут больше, а то нет сил уже ни слушать, ни говорить, ни отпираться. Всё! Сколько можно этот цирк терпеть? Знают же всё и так! Спасибо Алмаару…“