Возвращение домой

Он же убить меня должен был, сразу же и без разговоров, а он ни слова больше ни сказал, после того, как в карцере в одной камере отсидели… Забыли — зарыли, что ли?!

Он и мстить даже не пытался, ни разу не сделал ничего. И это всё было особенно странным для Яниса, он не раз в жизни видел, что и за меньшие проступки людей убивали, убивали без зазрения совести…

А этот же назад ещё вернулся, из плена выручать… Знал же прекрасно, на что шёл! Знал! Представлял себе! Так зачем тогда вернулся? Воспитание? Принципы, что-то ещё в том же духе — аж смех берёт!

Да какие к чёрту принципы, когда пристрелить могут в любой момент?! Пристрелить! Они уже его пристрелили!.. Сволочи!.. Гады!.. Уроды!..

Янис заскрипел зубами от ярости, злости и отчаяния. Я ведь презирал его, смеялся над ним и ему подобными, потом вообще возненавидел. Дурак! А тебе ведь, идиоту, повезло познакомиться, предать и по собственной глупости потерять человека, настоящего человека, такого, о каких только в книжках пишут да по „ящику“ показывают. Таких на Гриффите больше не встретишь, такие только ТАМ бывают…

Да, он мог бы стать тебе другом… Через столькое вместе прошли… Этот гвардеец единственный относился к тебе по-человечески, принял тебя таким, какой ты есть. Столько раз руку протягивал… А тебе всегда было наплевать на это, наплевать на него и его отношение к тебе. Ты всегда был сам по себе, один, и не замечал никого и не чувствовал ничего. Но когда остался один, по-настоящему один, — сейчас, среди сионийцев, среди врагов! — понял, что значит настоящее одиночество, одиночество среди людей, которым безразлична твоя судьба, которым нет до тебя дела!

Он мог бы стать твоим другом!

Никого и никогда не трогала твоя участь, никого не интересовало, что станется с тобой, останешься ли ты жить или умрёшь. А ему было до этого дело! Но ты сам отгородился от всех, оттолкнулся, спрятался, как делал это всегда, а потом и убил его своими действиями… подставил… своего так и не состоявшегося друга…

Неслыханная подлость!..

Дурак! Какой же я дурак!..

Как же жить теперь? После всего этого? Ты же только неприятности людям приносишь, предаёшь всех, подводишь. Сначала капитан, теперь, вот, Тайлер на твоей совести… Те люди, чьей жалкой тенью тебе даже не быть никогда! Никогда!

Господи, неужели во мне проснулась совесть?! Что это? Боже, я ведь впервые обращаюсь к Тебе, обращаюсь с просьбой… Пошли мне мою смерть… Любую… Страшную, мучительную, я приму её достойно… Хотя бы так накажи меня за мою слепоту… За слепоту, за эгоизм, за то, что я такой — ущербный… бесчеловечный, порочный… Зачем мне жить? Зачем я вообще живу? Чтобы приносить страдания людям? Всем людям, с какими сталкиваюсь по жизни?..

Янис сидел неподвижно, даже не моргал, сидел, опустив голову, смотрел в пол, и думал. Думал, спрашивал себя же, кричал на себя, плакал в душе от злости на себя же и ненавидел себя же самого, презирал себя и жаждал смерти как единственного избавления, спасения то мук совести. Но внешне ничего этого не было заметно, ни одного движения, ни одного звука! Это заставило Ламберта невольно забеспокоиться, обернуться, окликнуть пленного:

— Эй, ты там не уснул часом?

Ниобианин медленно поднял голову, и Ламберта поразили его глаза. Пустые, неподвижные, как у людей, приготовившихся к скорой смерти, знающих о её приближении, ждущих её, и разом потерявших желание продолжать борьбу за жизнь. Неприятный взгляд! До озноба! До холода в груди. Но Ламберт выдержал его, все силы и выдержку собрав…

…Капитан и этот, второй, долго говорили о чём-то, почти спорили, но Янис не слышал ни слова. Как же ничтожна казалась ему его прожитая жизнь!

Чем жил? Чему радовался? Что двигало его вперёд? Одни животные потребности и мелкие страстишки! Добыть денег на еду и питьё, найти ночлег на ближайшую ночь, поиграть в игровом зале, посмотреть какое-нибудь шоу по видеофону, — но всё это при условии, что останутся деньги. И всё! Каждый день! Каждый год!

Начинаешь вспоминать, и вспомнить нечего! Одни суды, следственные камеры, следователи и адвокаты, прокурор, свирепо сверкающий глазами при очередной встрече, угрожающий пожизненным заключением. А потом тюрьма, лагерь, камеры… Тоска, смертная тоска, никому и даже себе неинтересная… А ведь раньше ты гордился таким образом жизни, свободой, вернее, иллюзией свободы…

Таких никчёмных, бесполезных и даже опасных людей когда-то, в своё время, высылали на Сиону. Общество в целях безопасности избавлялось от подобного мусора, человеческого мусора — и было право. Не отстреливать же их, как это делали во время Кризиса с бродячими собаками? Хотя, кто ты есть? Ты и есть бродячая собака, опасная, вызывающая лишь страх и опасение у обывателя за себя и своё добро. В таких кидают камнями и бьют палками… Ты жить не имеешь права! Не имеешь!

…Одно слово, проскользнувшее в разговоре, против воли привлекло внимание: „Триаксид“! Янис аж дёрнулся. Нет, только не это! Лучше самая страшная смерть, чем такая жизнь! Жизнь после „Триаксида“! Нет! Никогда!