Возвращение к легенде

Построение происходило здесь же, на поляне, возле штаба. Я смотрел на поредевшую дивизию, и перед моими глазами невольно вставала другая картина: утро 22 июня, когда мы услышали о начавшейся войне. Это было на марше, где-то неподалеку отсюда. Тогда мы бодро шли вперед, не думая об опасности. Наша колонна растянулась по шоссе на несколько километров. Тяжело покачивались орудия, клацали за спинами у бойцов новенькие каски, сверкали на солнце штыки. Впереди, в голове колонны, гремели трубы. «Броня крепка, и танки наши быстры…» Я с гордостью смотрел на молодые, веселые лица бойцов, на наши грозные гаубицы и проклинал лошадей, которые, как мне казалось, вышагивали слишком медленно. Не терпелось вступить в бой. «Пока дотащимся до фронта, — думал я, — наши, наверно, уже в Берлине будут…»

Так было всего неделю назад. А сейчас усталые, измученные командиры строили своих, таких же усталых и измученных бойцов — многие из них были в порванных гимнастерках, с окровавленными повязками. Некоторые полки уменьшились вдвое, втрое… Наш семьсот семнадцатый выглядел еще сравнительно сносно: все-таки у нас осталось пятнадцать гаубиц и больше половины бойцов.

Командир дивизии поднялся на грузовик.

— Товарищи! — сказал он. — Я никого не хочу винить: вы дрались хорошо. Но просто драться — мало. Дальше нам отступать нельзя. Мы займем оборону здесь, на холме, — он сделал широкий жест, прочертив в воздухе полукруг, — и будем держать прилегающие коммуникации. Скоро к нам должна подойти помощь — танковый полк…

Видя, как люди радостно зашевелились, генерал поднял руку и достал из планшетки газету.

— Вот я прочту вам, это свежая… «На всем участке фронта, от Перемышля до Черного моря, наши войска, успешно отражая многочисленные попытки противника проникнуть на нашу территорию, прочно удерживают государственную границу». Вы слышали: границу! А мы где? Где мы, я вас спрашиваю?

Люди молчали, опустив глаза. Генерал посмотрел, выпрямился, поправил орден на гимнастерке и приказал развернуть знамя. Красное полотнище заиграло на ветру.

— Поклянемся здесь, перед знаменем, что мы будем воевать так же, как воюют там, в Перемышле!

— Клянемся! — понеслось по рядам.

— Что не отступим больше ни шагу!

— Клянемся!

— Что будем стоять насмерть!

— Клянемся!..

Мы принялись за работу. Командир полка приказал расположить орудия так, чтобы держать под обстрелом шоссе, которое, петляя, тянулось от села к селу и скрывалось в лесу, синевшем на востоке. Другой артполк — у него осталось всего семь или восемь пушек — расположился по соседству, у станции. Он должен был поддерживать пехоту, окопавшуюся вдоль железнодорожной линии. Под нами в поросшей кустарником и деревьями лощине сосредоточились тылы. На вершине холма отрыли НП: глубокий длинный окоп, прикрытый двумя рядами бревен и охапками березовых и сосновых веток. «Словно маленький лес!» — говорили мы, любуясь работой саперов. Скрытые за ветвями, медленно вращались выгнутые шеи стереотруб, тревожно прощупывая даль.

Наступила ночь, затем снова день, но враг не давал о себе знать. Мы уже не слышали зловещего гула. Мирным серебристо-голубоватым дымком струился горизонт, внизу, в лощине, паслись отдохнувшие лошади. Мы с Сеней лежали на траве, курили и писали письма домой. Иногда я заглядывал в газету трехдневной давности, ту самую, которую генерал назвал «свежей», и перечитывал сводку, где говорилось о боях на границе. «Это уже в трехстах километрах от нас, — с горечью думал я. — Кто же там воюет? Может быть, какие-нибудь особенные, отборные части, составленные из богатырей или героев-орденоносцев?» Мы еще надеялись на контрудар на нашем участке фронта и, ожидая обещанных подкреплений, смотрели на восток. Но и там словно все вымерло.

Снова наступила ночь, душная, пахнущая травами. В небе мигали звезды, где-то стрекотал сверчок. Мы с Сеней сняли сапоги, распустили ремни, подложили под головы шинели и заснули.

Разбудил нас громкий, возбужденный разговор. Группа полуодетых, заспанных командиров расспрашивала связного, прибежавшего с НП. «Какие моторы? — волновался Логунович. — Почему мы ничего не слышим?» — «Не могу знать, товарищ подполковник, — отвечал боец. — Комдив приказал быть наготове».

Логунович махнул рукой: «Тише!» Все замолчали, насторожились. В чистом утреннем воздухе были слышны лишь далекое ржание лошадей и голоса поваров, готовивших внизу, за кустами, завтрак. Командир полка подошел к сидевшему на корточках телефонисту. «А ну, соедините меня с «первым»!» — «Танки… с востока?..» — донеслось до меня. Лицо Логуновича просияло. «Наконец-то! — подполковник поднялся. — Товарищи, к нам идет помощь!» — сказал он окружавшим его командирам, и все, радостно зашумев, бросились бежать на вершину холма.