Возвращение самурая

«А ничего, подходящая у меня будет жена, хотя и фиктивная, – усмехаясь, размышлял Василий по дороге в отель. – За словом в карман не лезет и за себя, ежели что, постоит».

Супруги Ощепковы стояли рядом на перроне харбинского вокзала, возле готового двинуться поезда. Провожала их только Даша, старшая сестра Марии. Сестры внешне беззаботно щебетали, давая друг другу неизменные обещания писать почаще и подробно обо всем. Василий боковым зрением поглядывал на Машу и удивлялся про себя, как ее преобразили эта модная шапочка, тугой лентой охватившая лоб, ботинки на высоком каблуке, удлиненное пальто из серого букле…

Крытый вокзальный перрон продувался ледяными зимними сквозняками, но Василий не решался прервать прощание сестер. Мария, видимо, почувствовав его беспокойство, не глядя на него, потянулась к нему и заботливым движением любящей жены поправила на нем теплый мериносовый шарф, закутывая шею…

Где-то отчаянно просвистел кондуктор, и Василий почти внес Марию в вагон по крутой скользкой лесенке. Поплыли за вагонным окном перрон, плачущая Даша; еще какие-то люди долго махали платками вслед поезду. Василий повернулся к спутнице. Их совместное путешествие начиналось.

* * *

Покидая Харбин, они не знали, что всего через несколько лет начнется японская оккупация этого города, а еще через некоторое время в нем возникнет невинное, на первый взгляд, учреждение под названием «Управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии», и в двадцати километрах от города, на станции Пинфань, в строго закрытой зоне разместится «отряд № 731» или Научно-исследовательский институт Квантунской армии. Немногим более двадцати лет пройдет после того, как чета Ощепковых покинет Харбин, – и мир содрогнется, читая после победы над милитаристской Японией материалы процесса «ученых», готовивших здесь, под Харбином, бактериологическую войну.

А пока еще все было впереди, и не Василию Ощепкову, а пришедшему ему на смену через четыре года Рихарду Зорге доведется достать и обнародовать секретный документ, известный как «Меморандум Танаки».

Однако совершенно ясно, что ни идеи бактериологической войны, ни планы, согласно которым «…захват контроля над Маньчжурией и Монголией явится лишь первым шагом, если нация Ямато желает играть ведущую роль на азиатском континенте. Раса Ямато может перейти к завоеванию мира», – эти планы не рождались мгновенно: они исподволь зрели в островных умах, зараженных чумной бациллой мирового господства. И, конечно, кому, как не разведчику, знавшему Японию с детства, было почувствовать эти зловещие перемены в ее национальном самосознании.

Но и это было еще впереди.

Тяжела ты, авторская доля: действие еще развивается своим чередом, а ты, автор, уже знаешь, что «русскому Харбину» не дано уцелеть в веках – все меньше остается там потомков бывших основателей города. Совсем недавно умер последний священник Свято-Покровского собора, и старый храм стоит закрытый. А в прессе последних месяцев двадцатого века промелькнуло сообщение, что правительство современного Китая запретило миссионерскую деятельность представителей каких бы то ни было религий (в том числе и православной) на территории своего государства…

Однако в нашем повествовании было еще самое начало зимы 1924 года, и, отчалив от харбинского перрона, поезд уносил супругов Ощепковых на юг.

* * *

Они поначалу мало разговаривали, присматриваясь друг к другу. Двухместное купе позволяло избегать неловкостей, которых побаивался Василий. Для поездной команды они выглядели вполне обычными, достаточно заботливыми друг к другу супругами.

Они понемногу начинали рассказывать друг другу о себе, но две темы негласно обходили как запретные: все, что связано с первой женитьбой Василия и с гибелью Машиных родителей. Только однажды, когда Маша сама упомянула вскользь о смерти отца и матери, Василий, не удержавшись, спросил ее, не чувство ли мести за отца и мать заставило ее сотрудничать с Никольским и согласиться на поездку в Китай.

В купе было уже темно, и он не мог рассмотреть выражения ее лица, когда она ровным голосом ответила: «А вы бы не мстили?»

Это был трудный вопрос. Он понимал, что тут не обойдешься только рассуждениями о мере Божьего и человеческого прощения, и сожалел, что, наверное, не дано ему того дара душевного убеждения, с которым ответили бы ей, конечно, и владыка Николай, и отец Алексий. Они, наверное, напомнили бы Маше о завете Спасителя молиться за врагов своих: да прозреют они и отрекутся от зла, увидев содеянное ими… В то же время ему не хотелось продолжать этот разговор, чтобы не порвалась та тоненькая ниточка откровенности и взаимного доверия, которая только-только начала их связывать.

Но она, видимо, как-то иначе поняла его заминку и поспешно сказала, что, конечно, в первую очередь убеждения, а не личные чувства повлияли на ее решение принять предложение Никольского. И прекратила разговор, пожелав ему спокойной ночи. Впрочем, вообще такие разговоры случались меж ними нечасто.