Возвращение странницы

За дверью Лин первым делом услышала журчанье воды. Одну кабинку от другой отделяли не двери, а шторы, заглянуть в щели между которыми было нетрудно. Полная женщина с могучей красной шеей, вторая, худенькая, с головой, откинутой в раковину, смуглая девушка, пристально следящая за работой маникюрши, другая клиентка, которой делали перманент, третья… Лин нигде не увидела ни Энн, ни ее шубки, но знала, что Энн где-то здесь.

Коридор между кабинками заканчивался еще одной застекленной дверью. В зеркальном стекле отразился двойник Лин Армитидж — испуганная девушка в сером твидовом костюме и темно-красной шляпке. Глупо пугаться, если не сделал ничего дурного и не хочешь, чтобы тебя поняли превратно. Если тебе предстоит нелегкая задача, самое время высоко вскинуть подбородок — с таким видом, будто ты способен купить весь мир, заплатив наличными.

Лин толкнула дверь и очутилась в тесном помещении с крутой деревянной лестницей слева, дверью справа и второй дверью — прямо напротив. После ярко освещенного салона сумерки здесь казались особенно густыми; в отличие от жарко натопленного, душного коридора между кабинками, здесь стоял промозглый холод, пахло сыростью и плесенью. Очевидно, сюда клиентов не пускали. Энн куда-то девалась. Но едва успев подумать об этом, Лин услышала голос Энн Джоселин.

Неизвестно почему, ей опять стало страшно. Она услышала голос, но не различила слов, к тому же не была уверена, что говорит именно Энн. Если бы в эту минуту она не думала об Энн, вероятно, не обратила бы внимания и на голос. Лин нерешительно шагнула вперед. Ее глаза уже привыкли к полутьме, и она разглядела, что дверь прямо перед ней прикрыта неплотно. Встречаются такие неудобные двери: они либо открываются сами собой, либо никак не поддаются.

Линдолл коснулась ладонью двери — это вышло само собой, она ни о чем не успела подумать. Ладонь легко надавила на дверь, и та поддалась. Вдоль косяка появилась тонкая золотистая полоска. Голос, похожий на голос Энн, произнес:

— Я могла бы написать Нелли Коллинз сама. Она безобидна.

В ответ послышался мужской шепот:

— Это не вам решать.

Линдолл отдернула ладонь и отвернулась. Ее сердце гулко заколотилось, ей стало стыдно и жутко. Если бы она дала себе волю, паника мгновенно охватила бы ее. Надо уйти. Удалиться как можно скорее, но бесшумно. Лин казалось, что она не сможет даже пошевелиться, но вскоре это ощущение прошло.

Коридор между кабинками встретил ее теплом и удушливой мешаниной парфюмерных запахов. Она прошла по коридору, толкнула дверь и снова оказалась у прилавка, где ничто не изменилось: две покупательницы болтали без умолку, продавщица перебирала флаконы, повернувшись к ним спиной. Лин вышла на улицу и закрыла за собой дверь. Никто не видел, как она вошла в салон и покинула его.

Глава 15

Как и уверял мистер Кодрингтон, Пелем Трент был славным малым. Линдолл Армитидж чувствовала расположение к нему. Он навещал ее у Лиллы Джоселин так часто, как только мог, и Лилла с радостью встречала его. Беседуя с Милли Армитидж, Лилла объясняла: «Они просто друзья. По крайней мере, она питает к нему исключительно дружеские чувства, а за него поручиться не могу. Сейчас Лин необходимо только одно: чтобы кто-нибудь выводил ее в свет и давал понять, что она ему небезразлична».

Лин часто бывала в городе в обществе Пелема Трента и находила его замечательным, покладистым спутником. Это было гораздо лучше, чем сидеть дома и думать, что все мир рухнул в один миг. В такие минуты самое лучшее, что можно сделать, — поскорее спрятаться в чьем-нибудь чужом мире. Рухнул мир Лин, и Филипа, и, возможно, Энн. Но эта катастрофа не коснулась Пелема Трента. Он по-прежнему существовал в надежном, радостном мире, где можно смеяться и развлекаться — танцевать, бывать в кино, в театре, в кабаре, всеми силами оттягивая возвращение в тот угрюмый, холодный угол, который прежде был теплым и уютным мирком Лин.

Иногда они проводили вечера дома, оставались в очаровательной гостиной Лиллы и подолгу беседовали. Порой Пелем играл на пианино Лилле и Лин. Его квадратные кисти с крепкими тупыми пальцами с поразительным проворством порхали по клавишам кабинетного белого «Стейнвея». Он играл одну пьесу за другой, а женщины молча слушали. Прощаясь, он на миг задерживал в ладони руку Лин и спрашивал: «Вам понравилось?» Иногда она отвечала: «Да», иногда только смотрела ему в глаза, потому что ей всегда бывало нелегко облекать свои чувства в слова. Только Филип неизменно понимал, о чем она думает и ей не приходилось подыскивать слова — они находились сами собой.

Музыка уводила ее в совсем другой мир, а игра Пелема Трента служила воротами в него. В этом мире чувства и эмоции становились возвышенными, неизмеримо прекрасными, скорбь растворялась в музыке, а скорбящий находил утешение. Из этого мира Лин возвращалась успокоенной и воспрянувшей духом.