Возвращение в Египет

Исповедуясь земле каждый раз в одном и том же месте, кормчий, по-моему, верил, что однажды она не выдержит его грехов и разверзнется, поглотит всех. Ждал этого и, как мог, торопил. Но лишь после его смерти, где он молился, земля и вправду просела, отчего наш сарай окончательно завалился набок. Пришлось подводить под него лаги. Кое-как поднял, но и сейчас стоит он, что называется, на честном слове.

Коля – дяде Артемию

С тех пор, как мы схоронили кормчего, Соня со мной очень добра. Говорит, что видит, что и я хочу встать и уйти. Но без ковчега тоже нельзя. Пусть странников с каждым годом всё меньше, они рассчитывают на нас. Часто повторяет, что кто первый, я или она, отдаст Богу душу – неизвестно, но если я ослабею раньше, ей достанет сил вывести меня на дорогу.

Коля – дяде Петру

История случилась год назад, но я не знал, стоит ли о ней писать. Нам с Соней тогда показали, что будет, если терпение Господа иссякнет. Кормчий, когда понял, что всё понарошку, был удручен, я, признаться, тоже, а вот Соня наоборот – такой счастливой я ее ни разу не видел.

Прошлая весна выдалась засушливой. Цветы в степи высохли уже к маю, да и травы, после зимы пошедшие в рост, скоро стали буреть. Больше другого мы переживали за сад. От летней жары он пожух, на грушах и яблонях листья скрутило в трубочку. Дождя не было с марта, а тут одиннадцатого июля с севера пригнало тучу и начался ливень. Дождь не был долог, едва метрах в пяти ниже нашего дома по дну лощины потек ручей, ветер стал рвать тучу, то здесь, то там показались просветы. Вода прямо на глазах уходила в землю, и если внизу еще бурлило, билось на перекатах, то выше, откуда до горизонта вперемежку со степью шел красноватый растрескавшийся на солнце такыр, сделалось почти сухо.

И вдруг снова поменялось. Сначала мы решили, что это та же вода, что раньше падала с неба. Под завязку залив пусто́ты, она, неизвестно отчего, решила переиграть и из земли, из ее трещин, самых мелких пор пошла назад. От глины сделавшись черной, вязкой, эта мерзость ползла на нас, ползла, и первым под булькающую пузырящуюся жижу ушел такыр. К полудню варево, насколько хватало глаз, покрыло уже всю степь, даже некрупные сопки ушли в него с головой. Утром я был уверен, что началось извержение грязевого вулкана, но скоро понял, что ни у одного вулкана на такое сил нет, и сказал кормчему, что вчера отвел в кратер козла с нашими грехами, что, наверное, адская воронка переполнилась, и теперь зло прет обратно. Кормчий не стал спорить, ответил, что время покажет.

Наш дом стоял на четырех положенных под углы булыжных камнях. На них бревна, дальше постелен пол, выше саманные стены. Кормчий когда-то убеждал меня, что корабль сделан прочно, из хорошего материала и выдержит любой потоп. Если ты на его палубе, можешь ничего не опасаться. Раньше я ему верил, но когда эта гадость, затопив погреб с припасами, через щели между досками полезла в комнату, засомневался. Пол был сшит гвоздями, но давление такое, что их выплевывало, будто семечки. Корабль скрипел, стонал, казалось, вот-вот развалится.

Кормчий во всём полагался на Господа и только молился, а мне было ясно, что нас губит печь – единственное, что, складывая избу, поставили на прочное основание. Снизу и сверху зажав пол кирпичными выступами, она, будто якорь, держит дом, крепит его к земле. К счастью, в пристройке лежали два хороших лома, прикупленных у рабочих, которые здесь неподалеку прокладывали дорогу на Мангышлак. Я принес их и, не спрашивая кормчего, стал ломать печь. Поколебавшись, он присоединился. На пару дело пошло быстрее, и скоро мы почувствовали, как корабль, пусть медленно, нехотя, начинает всплывать. Забитый грязью по окна, он еще долго скребся о камни, наконец от них оторвался и, переваливаясь с боку на бок, принялся дрейфовать. Так ветром и течениями нас носило до рассвета, стояла полная луна, ночью было светло, как днем.

Утром мы с кормчим стали разбирать стропила, сделали мачту, смастерили багры, весла, руль, другую оснастку. Затем настлали палубу, укрепили нос и корму, изготовили форштевень. Соня с моей помощью из одеял и простыней кроила косые паруса, скручивала фолы и шкоты. Кормчий, чтобы превратить нашу саманную избу в настоящий боевой корабль, решил сколотить выдвижной киль, но он оказался тяжел и укрепить его не получилось. Впрочем, до сих пор нужды в киле не было: везде до горизонта ровное море грязи, ни рифов, ни мелей, ни перекатов, а куда плыть, кормчий пока не знал. Конечно, он как профессиональный моряк строил планы, говорил, что скоро мы займем место в боевом порядке добра, его строй должен быть монолитен, иначе злу не противостоять. Объяснял мне и Соне, что соединение с общими силами должно произойти около Челябинска. Там, южнее горы Ямантау, Спаситель и назначил сбор своей эскадры.