Возвращение в Москву

Жоржете Романовне нравилось сиять и звенеть, она оказалась веселушкой-хохотушкой из Ростова-на-Дону, звук «г» произносила она на южный манер мягко, гортанью. Веселилась «ма шер» искренне и часто без видимого повода и хохотала, повизгивая, – до слез. Так же искренне и расстраивалась по пустяковым поводам, что своим, что чужим. Например, если вдруг, зацепившись, порвалось платье, ее или на Юльке, значит, мир изменился не в лучшую сторону и есть повод для глубокой скорби, но также и повод для героического спасения этого самого мира. Жоржета Романовна вооружалась иголкой и ниткой и на раздутых парусах летела спасать мир. Юльке она неожиданно понравилась и через некоторое время была пожалована ею в наперсницы, о чем, понятно, не была уведомлена вслух, официальным, так сказать, образом.

Вскоре Юлька, сопровождаемая Жоржетой Романовной, пустилась во все тяжкие. С помощью Жорженьки, «ма шер», как нравилось Юльке называть новую подругу, приобретены были те самые пестрые гвинейские юбки в количестве неимоверном – по одной на каждый день недели, плетенные из ремешков сандалеты, страшно неудобные, пока не разносишь, не разомнешь грубо выделанную кожу неизвестного животного, и во множестве – золотые и серебряные украшения. Украшения Юлька как-то под вечер нацепила все сразу и, медленно покачиваясь в странном танце, похвалялась перед Юрием, который весь день проторчал на аэродроме, осваиваясь со своими обязанностями помощника торгового представителя. Мог ли измученный жарой, суетой длинного дня и недовольством собою Юра оценить Юлькину сверкающую коллекцию? Видимо, нет. У него даже не хватило силы воли скрыть свое равнодушие к обновкам.

Днем он обошел огромный ангар специального предназначения, знакомился с порядком ведения учетных документов. Это была не его работа, но разобраться ему велено было во всем, даже в порядке материального расчета сторон, чтобы не попасть впросак. Юра совершенно точно должен был знать, какие услуги оказаны нашей стороной и чего следует требовать за оказание этих услуг. Голова у него шла кругом от массы тонкостей, и к тому времени, когда вернулся к Юльке, он не способен был уже что-либо воспринимать, даже ее этноозорства.

Предположения Юрия оказались верны: ему предстояло на гвинейском этапе осуществлять один из многих видов наблюдения, дипломатический надзор и фактически прикрытие военных поставок из Союза в Анголу. Юра знакомился с военными, полувоенными, штатскими, военными в штатском, черными, белыми и мулатами. Он учился отличать одно черное лицо от другого, он напрягал мыслительные способности, стараясь угадать, где намек, где нет, и если намек, то на что именно. Он учился сложному и запутанному этикету страны, где переплелись таинственные и непостижимые, страшноватые древние языческие традиции с не слишком древними мусульманскими, пришедшими извне.

Обычные в дипломатии приветственные и завершающие беседу комплименты могли показаться слишком бедными в стране, где ритуал встречи и приветствия затягивался на неопределенное время и не мог завершиться до тех пор, пока даже незнакомые между собою люди не осведомятся о здравии всех родственников своего, пусть и случайного, собеседника. Краткость не приветствовалась и не считалась «сестрой таланта», могла вызвать обиду и последующую неприязнь, чего дипломат дружественной страны никак не мог себе позволить. Прочитанное и изученное Юрой не находило применения, все здесь было слишком необычным, как необычным и даже пугающим показался бы океан маленькой рыбке, родившейся в аквариуме.

Юра мало что понимал пока, не зная особого языка той группы людей, с которой ему предстояло работать. Языка не национального, нет, французским, который был здесь в ходу, он владел весьма прилично и даже небезуспешно вел дипломатическую переписку. Но языка тех, из кого складывается тесная, замкнутая корпорация, языка неправильного, но емкого. А язык-то – оружие дипломата. Он еще не угадал характеров, и не потому только, что был молод и не прозорлив, а потому что поведенческие особенности людей, с которыми ему приходилось иметь дело, слишком отличались от привычных ему, казавшихся теперь простыми до грубоватости. Он в полной мере осознал, насколько приятно, когда замечают, что ты сказал что-то умное, и насколько еще более приятно, когда никто не заметил, что ты сморозил глупость.

Служебные обязанности и молодая жена соперничали, и чаще, пожалуй, побеждала работа. Юлька обижалась на невнимание и прятала обиду, поскольку умом-то понимала, что мужу сейчас приходится нелегко. Понимала умом, но не сердечком молоденькой избалованной женщины. И обидки Юлькины легко прорастали на тучной почве, еще не истощенной плевелами, не выветренной невзгодами до равнодушного голого камня.

Хроника моего возвращения